В гостях у Марка Твена

Книгу Татьяны Тэсс "Американки" купила вчера из-за иллюстраций В.Горяева. И вдруг открываю одну из глав и погружаюсь в нее целиком. Не могу не поделиться с вами - чудесная экскурсия по дому Марка Твена в Хартфорде. С забавной историей, как писатель отреагировал на вторжение вора. И другими подробностями из биографии Твена, написанной его тринадцатилетней дочерью.



"Так вот он каков, этот дом!
Тихий, со старомодными островерхими башенками на крыше, овеянный задумчивым, грустным уютом...
План постройки дома на Фармингтон-авеню Марк Твен заказал нью-йоркскому архитектору, но многие его детали, многие особенности придумал сам. Чтобы осуществить постройку, требовались деньги, а их-то как раз не хватало. По счастью, в ту пору издательская компания в Хартфорде напечатала книгу Твена «Простаки за границей». Доход от нее позволил писателю построить дом таким, каким он хотел его видеть.
А хотелось ему не только удобно жить и удобно работать в этом доме. Как у каждого человека, были у Марка Твена мечты его детства, маленькие, поэтические страсти, давние желания, смутные, как воспоминания...



Знаменитый писатель Марк Твен служил когда-то обыкновенным речным лоцманом, и звали его Сэмюэл Клеменс. И, конечно, это любовь лоцмана Клеменса к реке Миссисипи, стремление всегда видеть перед собой ее воды, всегда жить на речном судне заставила писателя сделать в южной части дома крытую веранду. Веранда по своей форме напоминала старый пароход на реке Миссисипи с его палубами и рубкой рулевого. На этой веранде-палубе Твен часто сидел в теплые дни. Бывало, что вся семья обедала здесь за большим столом.
И, может быть, поэтическое воображение сидящего на полу перед пылающим камином мальчика, которым тоже когда-то был живший в этом доме седой человек с удивительными синими глазами мудреца и ребенка, подсказало ему идею конструкции камина, равной которой, пожалуй, нет нигде. Прямо над очагом помещается широкое, большое окно.


Оно вставлено таким образом, что сидящий у камина человек может одновременно видеть, как играет и прыгает в очаге красное пламя и как падают с неба осенние капли дождя или медленные снежинки.
Да, в этом доме все задумано и сделано так, чтобы он стал для Твена его гнездом, его кораблем, его любимым кровом.
И дом в Хартфорде стал таким — на долгое время, почти на двадцать лет.
Когда Марку Твену пошел пятидесятый год, а его дочке Сюзи — четырнадцатый, девочка решила писать биографию отца.


Это было в хартфордском доме. Начиналась биография так:
«Мы очень счастливая семья. Мы состоим из папы, мамы, Джин, Клары и меня. Писать я буду про папу, и мне нетрудно придумывать, что про него сказать, потому что он очень интересный человек».


По мнению самого Твена, Сюзи была беспристрастным и точным летописцем. Он часто приводит в одной из своих книг строчки биографии, написанной Сюзи, и можно угадать, как Твен то с удивлением задумывается над чертами собственного характера, подмеченными дочкой, то лукаво посмеивается в усы... Так, в одной из записей Сюзи говорит об отце:
«У него настоящий писательский ум, поэтому он иногда не понимает самых простых вещей».
В качестве примера девочка рассказывает историю с сигналом от воров, который был устроен в хартфордском доме. Сигнализация эта часто портилась, срабатывала неправильно, и в самое неподходящее время вдруг раздавался оглушительный трезвон. Тогда Марк Твен решил сам взяться за проверку сигнала. Он включил сигнализацию, открыл снаружи окно, «механизм тревоги» сработал исправно, и звонок начал трезвонить. Но писатель только изумлялся и сердился: почему звонок звонит, если окно открыл не вор, а он сам? «Ну как же, Юноша, — терпеливо поясняла ему жена, — раз ты открыл снаружи окно, ясно, что звонок зазвонил!» Но Твен никак не мог взять этого в толк и сердился снова, теперь уже на жену, за то, что она хочет, чтобы он поверил в такую невозможную вещь...
Но почему в этом добром, беспечном доме боялись воров? Сигналы тревоги провели по всем комнатам, а к сигнализации подключили все окна и двери в доме, от погреба до верхнего этажа. Она непрестанно требовала ремонта, и приходилось то и дело вызывать механика из Нью-Йорка. По признанию самого Твена, дорогостоящее ее существование было совершенно бесцельно.
И все-таки однажды сигнализация сослужила настоящую службу своим хозяевам. В этот единственный раз она выполнила свой долг от начала до конца. Стоит рассказать, как это произошло.
В глухую, ненастную мартовскую ночь в доме на Фармингтон-авеню раздался сигнал тревоги. Звонок заливался изо всех сил. Проснувшись, Твен пошел в ванную, где находился щиток с указанием, какую именно дверь или окно открыл грабитель. Твен выключил звонок, в доме насту пила тишина. Тогда он вернулся в спальню и опять лег в постель. Жена спросила его:
— Что это было?
— Дверь в погреб, — ответил Твен.
— Ты думаешь, туда забрался вор?
— Разумеется, — ответил Твен. — А ты думаешь кто? Директор воскресной школы?
Тогда жена спросила:
— Что ему нужно, как по-твоему?
Твен ответил, что, по его мнению, вору нужны драгоценности, но он не знает их дома и думает, что они держат драгоценности в погребе.
— Неприятное дело — разочаровывать вора, с которым я даже незнаком и который не сделал мне ничего плохого, — добавил он, — но если бы у него хватило ума навести справки, я бы ему рассказал, что мы там ничего не держим, кроме угля и овощей.
Выслушав это, жена спросила:
— Ты пойдешь туда?
— Нет, — ответил Твен. — Помочь я ему ничем не могу. Пусть выбирает сам.
— А что, если он поднимется в первый этаж?
— Ничего, — сказал Твен. — Мы об этом узнаем, как только он откроет там первую же дверь. Ведь зазвонит сигнал.
И сигнал действительно сработал: в ту же минуту по всему дому раздался душераздирающий трезвон.
— Вот он и пришел, — сказал Твен. — Я же говорил. Я хорошо знаю воров и все их повадки. Это народ методичный.
Встав с постели, он снова пошел в ванную, чтобы проверить по указателям на щитке, прав ли он. Он оказался прав: вор действительно открыл дверь в столовую. Твен выключил сигнал, звонок умолк. Тогда он вернулся в спальню и снова лег в кровать.
— Ну, а теперь, как ты думаешь, что он ищет? — спросила жена.
— Думаю, что он отобрал себе сколько нужно овощей, а теперь ему нужны кольца для салфеток и всякая мелочь для жены и детишек…
— А ты пойдешь узнать, что ему нужно?
— Нет, — ответил Твен и на этот раз. — Мне и сейчас неинтересно... Думаю, что он облюбовал фарфор и безделушки. Если он знает наш дом, так знает и то, что больше ничего интересного он в первом этаже не найдет.
— А если он поднимется сюда?
— Ну что ж. Он нас предупредит.
— А что мы тогда будем делать?
— Вылезем в окно, — спокойно ответил Твен, продолжая лежать в кровати.
Тогда миссис Клеменс, успевшая привыкнуть за долгие годы совместной жизни к удивительному характеру мужа, которого она до седых волос называла Юношей, задала все-таки тот единственный вопрос, который можно было задать в подобной ситуации. Она спросила мужа:
— Для чего же нам тогда сигнализация от воров?
И Твен ответил жене:
— Ты же видишь, до сих пор она оказалась очень полезной, и я тебе уже объяснил, в каком смысле она будет полезна, если он поднимется сюда.
Но вор не захотел подняться на второй этаж. На этом история кончилась. Звонок больше не звонил.
Когда утром Твен спустился вниз, во всех комнатах первого этажа горел свет, а новое пальто Твена и лакированные башмаки исчезли. Окно во двор было распахнуто.
Тогда Твен вылез в окно и проследил весь путь вора по склону холма между деревьями. Сделать это было легко, потому что дорога была усеяна мельхиоровыми кольцами для салфеток и другими вещами, которые вор решил выбросить, как недостаточно ценные. После этого Твен вернулся домой, чтобы доказать жене, что вора действительно постигло разочарование.
— Я подозревал это с самого начала, — добавил Твен. — Между прочим, и потому, что он не полез на второй этаж, чтобы добраться до живых людей.
...Вся эта ни с чем не сравнимая история, рассказанная самим Твеном, встала перед моими глазами, пока я бродила по хартфордскому дому. Я видела перед собой лицо хозяина дома, его седые волосы, добрые синие глаза, — видела его таким, каким его описала Сюзи.
«Он очень хороший человек и очень смешной... — писала Сюзи в биографии отца.— Он самый чудный человек, других таких я не видела и не надеюсь увидеть..,»
А вот и столовая, где собиралась за обедом вся семья Клеменс. Сюзи писала (я привожу запись девочки с сохранением ее орфографии): «У папы совсем особенная походка, нам она нравиться, она ему клицу, а многим не нравиться; он всегда ходит взад вперед по комнате, когда думает, и за обедом после каждого блюда».
Показания маленького летописца отец и на этот раз подтверждал. Кроме того, он добавил, что одна их дальняя родственница, приехавшая в Хартфорд к ним в гости, была все время не в своей тарелке, пока жила у них. Причиной этого оказалась привычка Твена вставать из-за стола и шагать по комнате в перерывах между блюдами. Бедная гостья решила, что знаменитого писателя раздражает ее присутствие в доме, и не знала, что ей делать, чтобы ему не мешать...
Воздух, которым дышали люди в этом доме, был веселым и легким, и семья, жившая здесь, была счастливой семьей. Твен обожал свою жену, и она на всю жизнь осталась для него такой же прелестной и юной, какой была, когда он увидел ее впервые.


И разве можно не вспомнить здесь, в хартфордском доме, историю женитьбы Твена?
Мистер Ленгдон, отец его будущей жены, выразил желание узнать мнение других людей о том странном Юноше, который влюбился в его дочь Ливи и хотел на ней жениться. Будучи человеком серьезным, мистер Ленгдон попросил своего предполагаемого зятя назвать ему нескольких граждан, живущих в месте, откуда Твен приехал, с тем чтобы они дали ему характеристику. Твен назвал шестерых видных жителей Сан-Франциско. Когда пришли ответные письма, мистер Ленгдон вызвал к себе претендента на руку его дочери и показал их ему. Отзывы были ужасны.
О том, что происходило дальше, рассказал сам Твен:
«Когда с чтением писем было покончено, наступила долгая пауза, заполненная торжественной печалью. Я не знал, что сказать. Мистер Лепгдон, по-видимому, тоже. Наконец он поднял свою красивую голову, устремил на меня твердый, ясный взгляд и сказал:
— Что же это за люди? Неужели у вас нет ни одного друга на свете?
Я ответил:
— Выходит, что так.
Тогда он сказал:
— Я сам буду вам другом. Женитесь. Я вас знаю лучше, чем они.
Так неожиданно и счастливо решилась моя судьба. Позже, услышав,с какой любовью и восхищением я отзываюсь о Джо Гудмене, он спросил меня, где Гудмен живет. Я ответил, что на Тихоокеанском побережье. Тогда он сказал:
— По-моему, он ваш друг. Я не ошибаюсь?
Я сказал:
— Еще бы! Лучшего друга у меня за всю жизнь не было.
— Так о чем же вы думали? — спросил он. — Почему не сослались на него?
Я ответил:
— Потому что он тоже наврал бы, только в другую сторону. Те наградили меня всеми пороками, Гудмен наградил бы меня всеми добродетелями. Вам, конечно, нужно было беспристрастное мнение. Я знал, что от Гудмена вы его не получите...»
...Так в каждой комнате приютилось какое-нибудь воспоминание. Оно оживало, едва вы входили в нее, и тени жизни Твена обступали вас легкой чередой.
Вот полный цветов уголок, примыкающий к крылу библиотеки, — маленький зимний сад, устроенный по чертежу соседки Марка Твена, Гарриэт Бичер-Стоу, автора «Хижины дяди Тома».


Дома Твена и Бичер-Стоу не были отделены даже забором. В хорошую погоду старая писательница гуляла по саду и двору Твена, как по своим собственным. Она всегда носила мягкие туфли, и ей доставляло неизъяснимое удовольствие неслышно подойти сзади к человеку, погруженному в размышления, и испустить боевой клич, от которого тот подпрыгивал на месте. Но иногда Твен вдруг слыхал, как из гостиной в его рабочую комнату доносится тихая музыка. Это Гарриэт Бичер-Стоу, неслышно придя к нему в дом, садилась за рояль и пела старинные грустные песни. «И трогательно это было необычайно...» — вспоминал Твен.
Вот «комната красного дерева», как ее называли в доме. В этой комнате останавливались многие гости Твена, в их числе писатель Брет-Гарт.
Вот ванная комната, в которой Твен брился, всегда стараясь наглухо закрыть дверь, чтобы не было слышно, как он чертыхается, ибо ему никогда не удавалось побриться, не порезавшись. В ванной он обычно надевал сорочку, фасон которой изобрел сам: его сорочки были разрезаны сзади и сзади же застегивались на пуговицы. А если иногда пуговицы не хватало... Как это написала Сюзи о своем отце? «Характер у него вспыльчивый, но в нашей семье все такие...» Едва Твен обнаруживал, что не может застегнуть сорочку, как эта черта его характера давала себя знать немедленно. Распахнув в ванной окно, он выбрасывал в него сорочку, и она падала на кусты, где ею, как вспоминал сам Твен, при желании могли любоваться те, кто шел в церковь...
«Комната красного дерева»… Уютная «комната красного дерева». Грозная и трагическая «комната красного дерева».
В этой комнате умерла Сюзи.
Ей было двадцать четыре года, когда она умерла от менингита, — Сюзи, которую Твен называл «нашей гордостью, нашим сокровищем»...
Когда Сюзи заболела, отца и матери не было в Хартфорде. Они только что закончили кругосветное путешествие, прибыли в Англию и ждали приезда Сюзи. Там они получили извещение о том, что дочь заболела.
Хотя только сообщалось, что Сюзи нездорова и никакой опасности нет, родители сразу встревожились, и мать решила возвращаться первым же пароходом в Америку. Твен остался в Англии, чтобы подыскать дом, в котором они смогли бы на время поселиться всей семьей, когда Сюзи выздоровеет. На половине пути через океан, в одном из портов близкие семье Клеменс люди встретили пароход, чтобы сообщить матери страшную весть. Они вызвали не мать, а Клару, вторую дочь Твена. Когда Клара вернулась в каюту, она ничего не сказала матери. Но мать, взглянув на нее, сказала сама:
— Сюзи умерла.
Так дом в Хартфорде, который был домом счастья, стал домом горя и отчаяния.
Смерть Сюзи потрясла Твена, он так и не смог оправиться после этой утраты. Он уехал из Хартфорда вместе с семьей, ездил из города в город, жил подолгу за границей... Он не был в силах снова вернуться в Хартфорд, где все напоминало ему Сюзи. И Твен решил продать хартфордский дом.
Он навсегда расстался с верандой, похожей на палубу старого парохода на реке Миссисипи, с камином, где искры живого пламени встречали мертвый холод снежинок, со стенами, где жили и его счастье, и его беда. В ту пору он уже был старым человеком. Впереди его ждала другая утрата, еще более жестокая. Умерла Ливи, его жена, та, без которой он не мыслил своей жизни.
Она умерла, когда они были в Италии, и гроб с ее телом погрузили в трюм парохода. Того парохода, в каюте которого был Твен.
Я не знаю строк более печальных и пронзающих душу, чем те, что записал он в свой дневник:
«За эти тридцать четыре года мы много ездили с тобой по свету, дорогая Ливи. И вот — наше последнее путешествие. Ты там, внизу, одинокая, а я наверху, с людьми, одинокий».

... Дом в Хартфорде, дом счастья... Ах, как печален, как бесконечно печален был сейчас этот дом, полный теней и воспоминаний! Все молчало, все остановилось в комнатах, откуда много лет назад навеки ушел умный и добрый Насмешник, знающий о людях и мире многое, чего не знали другие.
Опустевший, мертвый дом... Живой в нем осталась только вода, что звенела и щебетала в маленьком зимнем саду. Струя тонкого, как стебелек, фонтана играла под солнцем, повторяя все ту же нехитрую песенку.
Но нет, это неправда, что дом мертв!
Как может быть мертвым дом, где живет столько наших друзей, столько людей, милых нашему сердцу?
Вот они смотрят на нас, выглядывая из книжных переплетов, дорогие наши мальчишки...
Здравствуй, Том Сойер, здравствуй, Гекльберри Финн, здравствуйте все! Знаете ли вы, как любят вас мальчики и девочки, живущие за много тысяч километров от Хартфорда в далекой Советской стране? Знаете ли вы, сколько взрослых людей, сохранивших счастливую способность до седых волос оставаться в чем-то мальчишками и девчонками, зовут вас, ищут вас, и вы спускаетесь с книжных полок, чтобы провести с ними вечерок и рассказать в десятый раз о своих проделках?
Вы родились в этом доме, Том и Гек. Здесь были написаны книги о вас.
Может быть, создавший вас писатель сам посмеивался в усы, когда на его глазах вы дрались и проказничали, выдумывали и влюблялись, удирали из дома и обманывали добрую тетю Полли. Родившись по воле пера писателя, его герои подчас начинают вытворять бог знает что, а он только поглядывает на них с удивлением и любовью, чувствуя, что они уже живут сами по себе...
Десятки написанных Марком Твеном книг, в разных изданиях, с разными обложками, разными рисунками, стоят здесь на полках.


Каждая из этих книг, точно волшебный дом, полна живых, непохожих друг на друга людей, их смеха и слез, дыхания их удивительной жизни.
Нет, этот дом не может быть мертв. Ибо герои книг Марка Твена не умрут никогда.
… Когда мы собрались уходить из дома на Фармингтон-авеню, ко мне подошла миловидная девушка с фотоаппаратом, висящим на груди. Она назвалась репортером местной газеты.
Быстро и ловко сделав несколько снимков, она вытащила из кармана блокнот.
— Вы читали когда-нибудь книги Марка Твена? — спросила она деловито, держа наготове шариковый карандаш.
Что, по-вашему, я могла ей ответить?"