Читаю несколько страничек воспоминаний Софьи Леонидовны Прокофьевой из ее маленькой, уютной книжки "Ветер памяти" (М., 2012), и вдруг встречаю неожиданное упоминание о родном городе :
"У меня над постелью, как и в детстве, висит большой мамин портрет. Прелестная юная женщина легко и свободно сидит в кресле, держа в одной руке темно-алую розу. Этот портрет написал первый муж моей мамы, замечательный художник Валентин Александрович Яковлев. Они обвенчались в 1915 году и вскоре уехали в Омск. В Омске Валентин Александрович заболел тифом и умер".
Как выяснилось, во всех биографических справкахо московском художнике Валентине Яковлеве (1887-1919) обязательно указывается, что одна из его картин хранится в г.Омске. И в самом деле, в альбоме Омского музея изобразительных искусств можно увидеть "Семейный портрет художника". Это более ранняя работа, чем портрет жены, она датируется 1913-м годом. На картине изображены его мать, сестры и братья, а слева вверху - автопортрет самого Валентина Александровича.
![]()
Вот такой внезапный "омский след" в биографии известной писательницы.
Но приведу еще несколько строк из книги Софьи Леонидовны:
"В 1919 году мама, молодая вдова, вернулась в Москву без средств к существованию и без крова над головой. Большой дом на Тверской, принадлежащий ее отцу, был конфискован. Маму приютил друг Валентина Александровича - художник Захаров. У Захарова был любимый ученик Леонид Фейнберг. Он был давно влюблен в маму, и через два года они поженились. Мама переехала на Маросейку и вошла в большую семью..."
Вы помните, что мы уже дважды беседовали о Леониде Фейнберге? В том числе провели целое расследованиепо поводу "Книги сказаний о короле Артуре и рыцарях Круглого стола", изданной в 1923-м году с его иллюстрациями. Кстати, еще один "омский след" - книга хранится в личной библиотеке краеведа-омича В.И.Селюка.
![]()
Мария Ивановна Коровина с дочерью Соней. 1934 г.
А вот самые первые воспоминания Софьи Леонидовны о маме:
"...в вечернем полумраке надо мной наклоняется мама. Она целует меня. На ней черное шуршащее платье с высоким сборчатым воротником огненного цвета. Это так красиво, и от мамы удивительно и сладко пахнет. Я понимаю, она куда-то уходит.
- Спи, спи, Сонечка...
И вот уже нет ее. Остается только затихающий шелест платья и чудесный запах. Потом уже, через несколько лет, я узнала, что это платье обменяли на буханку хлеба. Я вижу маму постоянно в сером байковом платье с широкими поднятыми у плеч рукавами. Это платье сшил ей папа.
- В нем тепло и уютно, - улыбалась мама. - Но с изнанки столько ниток - запутаешься!
Мой папа художник, но платье он все-таки сшил маме сам, как умел.
Я помню папу за мольбертом. На холсте мамин портрет. И краски в заманчиво разноцветных тюбиках. Но трогать их нельзя - масляные краски плохо отмываются..."
Воспоминания Софьи Леонидовны совсем коротки, но в них то самое важное о детстве, что остается с человеком на всю жизнь.
![]()
Если удавалось прорваться, я вбегала в Сережину комнату и с разбегу ломала искусно построенный им из цветных кубиков причудливый замок.
Сережа был всеобщим любимцем. Послушный, умненький, он в четыре года уже писал стихи. А я еле научилась читать к шести годам. Чтобы как-то приучить меня к чтению, папа сам рисовал картинки и писал под ними простенькие слова. Один такой блокнот я храню до сих пор...
Летом мы уезжали в деревню. Сначала в Тучково. Ехали с вещами на подводе. Меня удивляло, что лошадь молчит всю долгую дорогу... Позже родители стали снимать дачу на Николиной горе... Чтобы я не скучала, мне каждый год давали с собой маленького цыпленка, которого я растила и звала Топочкой...
![]()
Леонид Евгеньевич Фейнберг и его дети Сергей и Соня
в деревне Тучково. 1934 г.
Потом в соседнюю дачу въехали новые хозяева. Это была не дача, а дворец... Я видела, как по саду бегает девочка, всегда одна, и, видимо, скучает, как и я. В заборе сделали калитку. Я стала ходить к ним в гости, и скоро мы подружились. Девочку звали Майя. Красивая, в голубых шелках, она казалась мне принцессой. Иногда ее отец, член правительства Вознесенский, играл с нами. Я помню его широкое лицо и ласковую добрую улыбку.
И вдруг на соседней даче все затихло. Дача-замок стояла, как неживая. В окнах даже по вечерам не зажигался свет. Калитку заколотили. В воротах, выходящих на улицу, стояли незнакомые охранники.
- Уехали, уехали... - тихо и печально говорила мама. - Бедные, бедные...
Лишь много лет спустя я узнала, что Вознесенский был расстрелян. Майю я больше никогда не видела...
Мне было шесть лет, когда устоявшийся мир нашей семьи вдруг опасно изменился. В одну из наших комнат въехал новый жилец. Это был коротконогий военный в странных штанах с пузырями. Он работал неподалеку от нашего дома, на Лубянке... Вместе с ним в семью вошла какая-то тревога, смутное ощущение приближающейся беды.
Я же была очень довольна появлением новых соседей. Особенно мне нравилась молодая красивая жена...
На всех тумбочках и этажерках появились во множестве прелестные фигурки. Дамы в пышных платьях с фарфоровыми кружевами. Кудрявые пастушки, загоревшие на французском солнце...
- Тесновато нам тут, - уверенно говорила владелица всех этих богатств. - Одной комнаты мало.
- Одной комнаты им будет мало, - словно услышав эти слова, приглушенно повторяла мама.
На наше счастье в это время начал строиться дом композиторов на 3-й Миусской. И мы переехали. Но мне было жаль моей треугольной комнаты, теплой голландской печки. Там остались тени и голоса моих ранних воспоминаний.
Так, с переездом на новую квартиру, кончилось мое детство..."
"У меня над постелью, как и в детстве, висит большой мамин портрет. Прелестная юная женщина легко и свободно сидит в кресле, держа в одной руке темно-алую розу. Этот портрет написал первый муж моей мамы, замечательный художник Валентин Александрович Яковлев. Они обвенчались в 1915 году и вскоре уехали в Омск. В Омске Валентин Александрович заболел тифом и умер".
Как выяснилось, во всех биографических справкахо московском художнике Валентине Яковлеве (1887-1919) обязательно указывается, что одна из его картин хранится в г.Омске. И в самом деле, в альбоме Омского музея изобразительных искусств можно увидеть "Семейный портрет художника". Это более ранняя работа, чем портрет жены, она датируется 1913-м годом. На картине изображены его мать, сестры и братья, а слева вверху - автопортрет самого Валентина Александровича.
Вот такой внезапный "омский след" в биографии известной писательницы.
Но приведу еще несколько строк из книги Софьи Леонидовны:
"В 1919 году мама, молодая вдова, вернулась в Москву без средств к существованию и без крова над головой. Большой дом на Тверской, принадлежащий ее отцу, был конфискован. Маму приютил друг Валентина Александровича - художник Захаров. У Захарова был любимый ученик Леонид Фейнберг. Он был давно влюблен в маму, и через два года они поженились. Мама переехала на Маросейку и вошла в большую семью..."
Вы помните, что мы уже дважды беседовали о Леониде Фейнберге? В том числе провели целое расследованиепо поводу "Книги сказаний о короле Артуре и рыцарях Круглого стола", изданной в 1923-м году с его иллюстрациями. Кстати, еще один "омский след" - книга хранится в личной библиотеке краеведа-омича В.И.Селюка.
Мария Ивановна Коровина с дочерью Соней. 1934 г.
А вот самые первые воспоминания Софьи Леонидовны о маме:
"...в вечернем полумраке надо мной наклоняется мама. Она целует меня. На ней черное шуршащее платье с высоким сборчатым воротником огненного цвета. Это так красиво, и от мамы удивительно и сладко пахнет. Я понимаю, она куда-то уходит.
- Спи, спи, Сонечка...
И вот уже нет ее. Остается только затихающий шелест платья и чудесный запах. Потом уже, через несколько лет, я узнала, что это платье обменяли на буханку хлеба. Я вижу маму постоянно в сером байковом платье с широкими поднятыми у плеч рукавами. Это платье сшил ей папа.
- В нем тепло и уютно, - улыбалась мама. - Но с изнанки столько ниток - запутаешься!
Мой папа художник, но платье он все-таки сшил маме сам, как умел.
Я помню папу за мольбертом. На холсте мамин портрет. И краски в заманчиво разноцветных тюбиках. Но трогать их нельзя - масляные краски плохо отмываются..."
Воспоминания Софьи Леонидовны совсем коротки, но в них то самое важное о детстве, что остается с человеком на всю жизнь.
"Мы живем в просторной пятикомнатной квартире на верхнем этаже старого дома. Большая кухня с закопченным потолком, с плитой, которую топят дровами. Там, возле плиты, где потеплее, меня купают в гремящем мятом корыте. Четыре комнаты выходят окнами на Маросейку. Пятая комната - сумрачная, таинственная - глядит во двор. На окнах занавески с изогнутыми длинными лилиями. Когда сквозняк надувает их, лилии кажутся мне живыми. Они как будто растут, движутся и вот-вот убегут с занавесок. Это комната дяди Сени, Самуила Евгеньевича Фейнберга. Только спустя много лет я узнала, что он один из самых знаменитых пианистов ХХ столетия. Посреди комнаты большой рояль. Если повезет, под него можно забраться, а уж вытащить меня оттуда можно только за ногу. Каждое утро дядя Сеня играет Баха...
- ...Иди в свою комнату, поиграй!
- ...Сергевна, заберите Сонечку!
Эти слова до сих пор звенят у меня в памяти.
Сказать по правде, в детстве у меня был прескверный характер. Я была капризна, упряма, своевольна.
- ...Иди в свою комнату, поиграй!
- ...Сергевна, заберите Сонечку!
Эти слова до сих пор звенят у меня в памяти.
Сказать по правде, в детстве у меня был прескверный характер. Я была капризна, упряма, своевольна.
Если удавалось прорваться, я вбегала в Сережину комнату и с разбегу ломала искусно построенный им из цветных кубиков причудливый замок.
Сережа был всеобщим любимцем. Послушный, умненький, он в четыре года уже писал стихи. А я еле научилась читать к шести годам. Чтобы как-то приучить меня к чтению, папа сам рисовал картинки и писал под ними простенькие слова. Один такой блокнот я храню до сих пор...
Летом мы уезжали в деревню. Сначала в Тучково. Ехали с вещами на подводе. Меня удивляло, что лошадь молчит всю долгую дорогу... Позже родители стали снимать дачу на Николиной горе... Чтобы я не скучала, мне каждый год давали с собой маленького цыпленка, которого я растила и звала Топочкой...
Леонид Евгеньевич Фейнберг и его дети Сергей и Соня
в деревне Тучково. 1934 г.
Потом в соседнюю дачу въехали новые хозяева. Это была не дача, а дворец... Я видела, как по саду бегает девочка, всегда одна, и, видимо, скучает, как и я. В заборе сделали калитку. Я стала ходить к ним в гости, и скоро мы подружились. Девочку звали Майя. Красивая, в голубых шелках, она казалась мне принцессой. Иногда ее отец, член правительства Вознесенский, играл с нами. Я помню его широкое лицо и ласковую добрую улыбку.
И вдруг на соседней даче все затихло. Дача-замок стояла, как неживая. В окнах даже по вечерам не зажигался свет. Калитку заколотили. В воротах, выходящих на улицу, стояли незнакомые охранники.
- Уехали, уехали... - тихо и печально говорила мама. - Бедные, бедные...
Лишь много лет спустя я узнала, что Вознесенский был расстрелян. Майю я больше никогда не видела...
Мне было шесть лет, когда устоявшийся мир нашей семьи вдруг опасно изменился. В одну из наших комнат въехал новый жилец. Это был коротконогий военный в странных штанах с пузырями. Он работал неподалеку от нашего дома, на Лубянке... Вместе с ним в семью вошла какая-то тревога, смутное ощущение приближающейся беды.
Я же была очень довольна появлением новых соседей. Особенно мне нравилась молодая красивая жена...
На всех тумбочках и этажерках появились во множестве прелестные фигурки. Дамы в пышных платьях с фарфоровыми кружевами. Кудрявые пастушки, загоревшие на французском солнце...
- Тесновато нам тут, - уверенно говорила владелица всех этих богатств. - Одной комнаты мало.
- Одной комнаты им будет мало, - словно услышав эти слова, приглушенно повторяла мама.
На наше счастье в это время начал строиться дом композиторов на 3-й Миусской. И мы переехали. Но мне было жаль моей треугольной комнаты, теплой голландской печки. Там остались тени и голоса моих ранних воспоминаний.
Так, с переездом на новую квартиру, кончилось мое детство..."