Когда «Музей детской книги» только возник, мы несколько раз пристально рассматривали замечательные иллюстрации Мая Митурича и Николая Устинова к книгам Геннадия Снегирева.
А теперь хочется поговорить о самом Геннадии Снегиреве. Недавно по-настоящему осознала, что в детскую литературу он пришел очень рано: в 21 год, в 1954-м, появились первые публикации в журнале «Мурзилка», а в 55-м вышла первая книга.
![]()
![]()
Причем к этому возрасту у Снегирева уже появился богатый жизненный опыт, ему было о чем писать. И этим опытом стало не только полубеспризорное военное детство мальчика-безотцовщины (отчим на 17 лет пропал в лагерях), всего три класса школы и попытки учиться в ремесленном училище ради рабочего пайка. Самое главное - еще подростком его приняли на кафедру ихтиологии Московского университета, помогать ученым. В своем позднем интервьюСнегирев так сказал об этом:
«Это и было моим образованием, потому что я общался со старыми интеллигентами, профессорами. Лебедев пришел тогда с войны, он был полярным летчиком, Герой Советского Союза, скромнейший человек. Я был у него лаборантом».
Захотелось больше узнать о человеке, который стал старшим другом для мальчика, во многом заменил отца. И хочу вам немного о нем рассказать.
![]()
Нет, звания Героя Советского Союза Лебедев не был удостоен, Снегирева подвела память. Но награжден орденами Красного знамени и Отечественной войны II степени.
Владимир Дмитриевич Лебедев служил штурманом в Разведывательном авиационном полку, который охотился за подводными лодками и судами противника, сопровождал транспортные караваны. Мы помним по фильму «Торпедоносцы», что летчики таких частей были «смертниками». Только за 8 месяцев с начала войны в соединении Лебедева из 54 лётчиков погибло 49. Тем не менее его экипаж совершил 43 боевых вылета, потопил три транспорта, танкер, мотобот противника и не погиб.
Лишь два эпизода.
«В 1943 году при торпедировании танкера прямым попаданием снаряда в самолет были повреждены все основные навигационные приборы. Владимир Дмитриевич, пользуясь только аварийным магнитным компасом, в сложных условиях Заполярья – снежные заряды, низкая облачность при видимости до 1 км вывел самолет на малой высоте на свой аэродром».
«Однажды немецкие истребители сбили их самолёт, и он упал на Кольском полуострове в глубокий снег в расщелину между скалами. Но падение оказалось удачным - ущелье было доверху завалено снегом, и экипаж буквально утонул в сугробах! Владимир Дмитриевич остался жив, т.к. местные жители откопали его вместе с экипажем».
После войны Лебедев вернулся в МГУ, учебу в котором успел завершить в 1941-м. И вот у этого человека стал лаборантом Гена Снегирев, сопровождал его в экспедициях.
«Как-то я ехал с ним без билета, он положил на меня матрас, а сам на него лег. Денег-то не было, мы голодали.
![]()
А ехали мы с ним на Чудское озеро, там мы раскапывали останки племен рыбоедов. По костям и чешуе рыб, которых они ели, мы восстанавливали породы и размер тех рыб, тысячелетней давности. Они тогда были значительно крупнее. Он защитил кандидатскую диссертацию “Рыбы четвертичного периода”. Ему дали сразу докторскую».
Все абсолютно точно! Подтверждает статья коллеги Лебедева: «По ископаемой чешуе он определял видовой состав, возраст и темп роста рыб в доисторические времена. В.Д. Лебедев то превращался в историка, поглощая десятки архивных хроник, то в археолога… На раскопах древнего Новгорода, он превращался в геолога «четвертичника», оставаясь притом ихтиологом-систематиком, экологом и эволюционистом» (Ж.А.Черняев).
Лебедев (1915-1975) происходил из семьи с традициями. Его отец был директором Частной гимназии на Таганке (умер от тифа в Гражданскую войну), мама училась в Киевском институте благородных девиц. Но учителя и врачи появились в роду в конце ХIХ века. А с 1610 года практически все предки были православные священнослужители.
К концу жизни и Снегирев чувствовал себя православным человеком. А ведь юность сводила его с одним глубоко верующим ученым-биологом. Николай Абрамович Иофф (Иоффе) был гораздо старше Лебедева (р. в 1898 г.) , но и с ним Снегирев успел побывать в экспедиции. А вот как рассказывает о Николае Абрамовиче в интервью:
«При Сталине, на Чистопрудном бульваре я увидел человека, окруженного нашей дворовой шпаной. Человек был высокий, в куртке, сшитой из клетчатого пледа, и он держал в руке пробирку. Я подошел близко, в пробирке был скорпион заспиртованный. Детям он рассказывал про пустыню, а они слушали, что на месте пустыни было море Тетис. Потом он вытащил вот такие акульи зубы, почти с ладонь, которые были коричневые от времени. И так мы с ним познакомились. И что интересно — это и к другим настоящим ученым относится, — я никогда не чувствовал разницы в возрасте, сколь бы человеку ни было лет. Ведь Иоффе был тогда уже старик… Кстати, кто-то из иностранных ученых отметил, что если самую сложную теорию нельзя объяснить семилетнему мальчику, то это значит теория порочна. Я всегда получал от ученых ответы на самом простом уровне. Общение с ними заменило мне школу и вообще все. Я в этой атмосфере научился порядочности, честности, всему тому, что мне не позволяло всю мою жизнь врать, выступать с трибун со всякими демагогическими речами, писать хоть одно советское слово, в которое я не верю… Так вот, этот Иоффе сидел и был эмбриологом и кистологом. Его взяли за то, что он, проходя по улице мимо церкви, всегда крестился».
Николай Абрамович Иофф (Иоффе) на самом деле еще в 1931-м году привлекался по одному из антирелигиозных дел и очень стойко держался на допросах. В сети можно познакомиться с протоколами:
«В церкви Николы в Клённиках на Маросейке я прислуживал в качестве псаломщика-чтеца в алтаре, пел в хору, руководил уборкой алтаря и вообще являлся активным членом церкви. Давать какие-либо показания, касающиеся действия отдельных лиц, я категорически отказываюсь и вообще говорить на эту тему не желаю. Я человек религиозный, о своих убеждениях я уже сказал. Советскую власть я считаю властью антихристианской, которая притесняет всячески религию. Совершенно уверен, что сосланные и вообще осуждённые служители культа являются невинными жертвами, далеко стоящими от политики. Закрытие церквей происходит принудительным порядком…
Обнаруженные у меня брошюры, с точки зрения власти контрреволюционные, я таковыми не считаю… О лицах, снятых на фотографиях, обнаруженных у меня при обыске, показывать отказываюсь».
В начале тридцатых суд оказался не очень строг, лагерный срок Иоффе отбыл за полтора года, но поражение в правах тянулось за ним очень долго.
Еще один из близких знакомых Геннадия Снегирева – ученый и художник Николай Николаевич Кондаков (1908-1999).
![]()
Из интервью: «…я перешел во ВНИИ океанологии — там работал мой друг, художник Кондаков — лучший рисовальщик обитателей морей и океанов, специалист по головоногим моллюскам: осьминоги, кальмары. Он был похож на капитана Гранта. Однажды, когда он шел на маленьком суденышке на Дальнем Востоке, он упал в воду. Но он доплыл до берега, потом долго продирался сквозь кущи до поселка. Он был худой, как Кащей Бессмертный, и вот такая борода, как лопата».
Можно было бы принять за преувеличение эту жюльверновскую ноту. Но вот эпизод из большой биографической статьио Кондакове. Во время одной из экспедиций тот делал «многочисленные рисунки китов и прикрепляющихся к их коже эктопаразитов. Однажды, чтобы зарисовать крупных усоногих ракообразных, он спрыгнул с борта китобойца на спину загарпуненного кита, который вдруг поплыл прочь. Ученый избежал серьезной опасности, а возможно, и гибели только благодаря линю, который удерживал кита».
Кстати, вторая публикация Снегирева в «Мурзилке», в том самом 1954-м году, была сопроводительным текстом к красочному рисунку Николая Кондакова.
![]()
Помимо необыкновенной работоспособности Кондакова отличало и замечательное чувство юмора. Гораздо позже, в 1982 году, в апрельском номере «Химии и жизни» художник-анималист поведал о своих наблюдениях над головастиками в маленьком бочажке у старой водяной мельницы близ Загорска. Среди них изредка («приблизительно 1:10 000») попадались экземпляры более крупные, трансформировавшиеся не в лягушек, а в совершенно других существ, сведений о которых он не смог найти ни в одном определителе земноводных. Заметка сопровождалась серией рисунков, иллюстрирующих цикл развития лягушонка, а рядом – цикл неизвестного науке существа, а попросту – крохотной русалочки.
![]()
Об этой заметке вспомнил 10 лет тому назад писатель В.Танасийчук.
Разнообразных экспедиций в жизни Геннадия Снегирева было очень много. Хотя все могло прерваться еще в ранней юности.
Обращусь в последний раз к интервью: «Я тогда при университете занимался боксом в наилегчайшем весе: мне это потом пригодилось на всю жизнь — всяким подлецам давать в морду. У меня была ангина, когда были соревнования на первенство Москвы. И я вышел на ковер больной. Тогда я получил осложнение на сердце и два года пролежал неподвижно в постели, а было мне 18 лет. Мы жили в комнате коммунальной квартиры, где кроме меня было еще 10 человек. Моя бабушка, попивая чаек, говорила: “Ну вот, теперь ты никому не нужен…”. Она пригласила какого-то профессора Шолле. И я слышал, как они шепчутся и он ей говорил, что я безнадежен, скоро умру. Но я вылежал. Оставаться в этой комнате я не хотел, и я нанялся лаборантом в экспедицию на “Витязе” по изучению глубоководных рыб Курило-Камчатской впадины. Никто не хотел идти на “Витязе”, потому что он был без дополнительной ледовой обшивки… Я подумал так: или я подохну, или вернусь здоровым. Это был очень трудный рейс: надо было плыть по Охотскому морю, самому бурному и холодному, потом по Тихому океану — через Японский пролив вдоль Тускарора — до Чукотки. Я вернулся выздоровевшим, хотя с тех пор я все время чувствую себя уставшим».
Именно после экспедиции на «Витязе» Геннадий Снегирев смог с таким знанием писать комментарий к рисунку Кондакова, а затем выпустить свою первую книгу.
Но хотелось бы еще раз вернуться к дружбе Снегирева с Владимиром Дмитриевичем Лебедевым. В 1965 году они снова отправились в большой поход, на этот раз по реке Лене. Со своими студентами Лебедев постоянно ходил в экспедиции по рекам Сибири и Дальнего Востока. Но со Снегиревым у них получилась литературная экспедиция по заказу журнала «Мурзилка», и в 1966-м году из номера в номер публиковался художественный отчет о ней.
![]()
Журнальный текст стал книгой в 1968 году, но в том сборнике цикл «На холодной реке» вроде бы с иллюстрациями И.Бруни. А в «Мурзилке» - Май Митурич! Давайте посвятим этому циклу отдельный пост.
А теперь хочется поговорить о самом Геннадии Снегиреве. Недавно по-настоящему осознала, что в детскую литературу он пришел очень рано: в 21 год, в 1954-м, появились первые публикации в журнале «Мурзилка», а в 55-м вышла первая книга.
Причем к этому возрасту у Снегирева уже появился богатый жизненный опыт, ему было о чем писать. И этим опытом стало не только полубеспризорное военное детство мальчика-безотцовщины (отчим на 17 лет пропал в лагерях), всего три класса школы и попытки учиться в ремесленном училище ради рабочего пайка. Самое главное - еще подростком его приняли на кафедру ихтиологии Московского университета, помогать ученым. В своем позднем интервьюСнегирев так сказал об этом:
«Это и было моим образованием, потому что я общался со старыми интеллигентами, профессорами. Лебедев пришел тогда с войны, он был полярным летчиком, Герой Советского Союза, скромнейший человек. Я был у него лаборантом».
Захотелось больше узнать о человеке, который стал старшим другом для мальчика, во многом заменил отца. И хочу вам немного о нем рассказать.
Нет, звания Героя Советского Союза Лебедев не был удостоен, Снегирева подвела память. Но награжден орденами Красного знамени и Отечественной войны II степени.
Владимир Дмитриевич Лебедев служил штурманом в Разведывательном авиационном полку, который охотился за подводными лодками и судами противника, сопровождал транспортные караваны. Мы помним по фильму «Торпедоносцы», что летчики таких частей были «смертниками». Только за 8 месяцев с начала войны в соединении Лебедева из 54 лётчиков погибло 49. Тем не менее его экипаж совершил 43 боевых вылета, потопил три транспорта, танкер, мотобот противника и не погиб.
Лишь два эпизода.
«В 1943 году при торпедировании танкера прямым попаданием снаряда в самолет были повреждены все основные навигационные приборы. Владимир Дмитриевич, пользуясь только аварийным магнитным компасом, в сложных условиях Заполярья – снежные заряды, низкая облачность при видимости до 1 км вывел самолет на малой высоте на свой аэродром».
«Однажды немецкие истребители сбили их самолёт, и он упал на Кольском полуострове в глубокий снег в расщелину между скалами. Но падение оказалось удачным - ущелье было доверху завалено снегом, и экипаж буквально утонул в сугробах! Владимир Дмитриевич остался жив, т.к. местные жители откопали его вместе с экипажем».
После войны Лебедев вернулся в МГУ, учебу в котором успел завершить в 1941-м. И вот у этого человека стал лаборантом Гена Снегирев, сопровождал его в экспедициях.
«Как-то я ехал с ним без билета, он положил на меня матрас, а сам на него лег. Денег-то не было, мы голодали.
А ехали мы с ним на Чудское озеро, там мы раскапывали останки племен рыбоедов. По костям и чешуе рыб, которых они ели, мы восстанавливали породы и размер тех рыб, тысячелетней давности. Они тогда были значительно крупнее. Он защитил кандидатскую диссертацию “Рыбы четвертичного периода”. Ему дали сразу докторскую».
Все абсолютно точно! Подтверждает статья коллеги Лебедева: «По ископаемой чешуе он определял видовой состав, возраст и темп роста рыб в доисторические времена. В.Д. Лебедев то превращался в историка, поглощая десятки архивных хроник, то в археолога… На раскопах древнего Новгорода, он превращался в геолога «четвертичника», оставаясь притом ихтиологом-систематиком, экологом и эволюционистом» (Ж.А.Черняев).
Лебедев (1915-1975) происходил из семьи с традициями. Его отец был директором Частной гимназии на Таганке (умер от тифа в Гражданскую войну), мама училась в Киевском институте благородных девиц. Но учителя и врачи появились в роду в конце ХIХ века. А с 1610 года практически все предки были православные священнослужители.
К концу жизни и Снегирев чувствовал себя православным человеком. А ведь юность сводила его с одним глубоко верующим ученым-биологом. Николай Абрамович Иофф (Иоффе) был гораздо старше Лебедева (р. в 1898 г.) , но и с ним Снегирев успел побывать в экспедиции. А вот как рассказывает о Николае Абрамовиче в интервью:
«При Сталине, на Чистопрудном бульваре я увидел человека, окруженного нашей дворовой шпаной. Человек был высокий, в куртке, сшитой из клетчатого пледа, и он держал в руке пробирку. Я подошел близко, в пробирке был скорпион заспиртованный. Детям он рассказывал про пустыню, а они слушали, что на месте пустыни было море Тетис. Потом он вытащил вот такие акульи зубы, почти с ладонь, которые были коричневые от времени. И так мы с ним познакомились. И что интересно — это и к другим настоящим ученым относится, — я никогда не чувствовал разницы в возрасте, сколь бы человеку ни было лет. Ведь Иоффе был тогда уже старик… Кстати, кто-то из иностранных ученых отметил, что если самую сложную теорию нельзя объяснить семилетнему мальчику, то это значит теория порочна. Я всегда получал от ученых ответы на самом простом уровне. Общение с ними заменило мне школу и вообще все. Я в этой атмосфере научился порядочности, честности, всему тому, что мне не позволяло всю мою жизнь врать, выступать с трибун со всякими демагогическими речами, писать хоть одно советское слово, в которое я не верю… Так вот, этот Иоффе сидел и был эмбриологом и кистологом. Его взяли за то, что он, проходя по улице мимо церкви, всегда крестился».
Николай Абрамович Иофф (Иоффе) на самом деле еще в 1931-м году привлекался по одному из антирелигиозных дел и очень стойко держался на допросах. В сети можно познакомиться с протоколами:
«В церкви Николы в Клённиках на Маросейке я прислуживал в качестве псаломщика-чтеца в алтаре, пел в хору, руководил уборкой алтаря и вообще являлся активным членом церкви. Давать какие-либо показания, касающиеся действия отдельных лиц, я категорически отказываюсь и вообще говорить на эту тему не желаю. Я человек религиозный, о своих убеждениях я уже сказал. Советскую власть я считаю властью антихристианской, которая притесняет всячески религию. Совершенно уверен, что сосланные и вообще осуждённые служители культа являются невинными жертвами, далеко стоящими от политики. Закрытие церквей происходит принудительным порядком…
Обнаруженные у меня брошюры, с точки зрения власти контрреволюционные, я таковыми не считаю… О лицах, снятых на фотографиях, обнаруженных у меня при обыске, показывать отказываюсь».
В начале тридцатых суд оказался не очень строг, лагерный срок Иоффе отбыл за полтора года, но поражение в правах тянулось за ним очень долго.
Еще один из близких знакомых Геннадия Снегирева – ученый и художник Николай Николаевич Кондаков (1908-1999).
Из интервью: «…я перешел во ВНИИ океанологии — там работал мой друг, художник Кондаков — лучший рисовальщик обитателей морей и океанов, специалист по головоногим моллюскам: осьминоги, кальмары. Он был похож на капитана Гранта. Однажды, когда он шел на маленьком суденышке на Дальнем Востоке, он упал в воду. Но он доплыл до берега, потом долго продирался сквозь кущи до поселка. Он был худой, как Кащей Бессмертный, и вот такая борода, как лопата».
Можно было бы принять за преувеличение эту жюльверновскую ноту. Но вот эпизод из большой биографической статьио Кондакове. Во время одной из экспедиций тот делал «многочисленные рисунки китов и прикрепляющихся к их коже эктопаразитов. Однажды, чтобы зарисовать крупных усоногих ракообразных, он спрыгнул с борта китобойца на спину загарпуненного кита, который вдруг поплыл прочь. Ученый избежал серьезной опасности, а возможно, и гибели только благодаря линю, который удерживал кита».
Кстати, вторая публикация Снегирева в «Мурзилке», в том самом 1954-м году, была сопроводительным текстом к красочному рисунку Николая Кондакова.
Помимо необыкновенной работоспособности Кондакова отличало и замечательное чувство юмора. Гораздо позже, в 1982 году, в апрельском номере «Химии и жизни» художник-анималист поведал о своих наблюдениях над головастиками в маленьком бочажке у старой водяной мельницы близ Загорска. Среди них изредка («приблизительно 1:10 000») попадались экземпляры более крупные, трансформировавшиеся не в лягушек, а в совершенно других существ, сведений о которых он не смог найти ни в одном определителе земноводных. Заметка сопровождалась серией рисунков, иллюстрирующих цикл развития лягушонка, а рядом – цикл неизвестного науке существа, а попросту – крохотной русалочки.
Об этой заметке вспомнил 10 лет тому назад писатель В.Танасийчук.
Разнообразных экспедиций в жизни Геннадия Снегирева было очень много. Хотя все могло прерваться еще в ранней юности.
Обращусь в последний раз к интервью: «Я тогда при университете занимался боксом в наилегчайшем весе: мне это потом пригодилось на всю жизнь — всяким подлецам давать в морду. У меня была ангина, когда были соревнования на первенство Москвы. И я вышел на ковер больной. Тогда я получил осложнение на сердце и два года пролежал неподвижно в постели, а было мне 18 лет. Мы жили в комнате коммунальной квартиры, где кроме меня было еще 10 человек. Моя бабушка, попивая чаек, говорила: “Ну вот, теперь ты никому не нужен…”. Она пригласила какого-то профессора Шолле. И я слышал, как они шепчутся и он ей говорил, что я безнадежен, скоро умру. Но я вылежал. Оставаться в этой комнате я не хотел, и я нанялся лаборантом в экспедицию на “Витязе” по изучению глубоководных рыб Курило-Камчатской впадины. Никто не хотел идти на “Витязе”, потому что он был без дополнительной ледовой обшивки… Я подумал так: или я подохну, или вернусь здоровым. Это был очень трудный рейс: надо было плыть по Охотскому морю, самому бурному и холодному, потом по Тихому океану — через Японский пролив вдоль Тускарора — до Чукотки. Я вернулся выздоровевшим, хотя с тех пор я все время чувствую себя уставшим».
Именно после экспедиции на «Витязе» Геннадий Снегирев смог с таким знанием писать комментарий к рисунку Кондакова, а затем выпустить свою первую книгу.
Но хотелось бы еще раз вернуться к дружбе Снегирева с Владимиром Дмитриевичем Лебедевым. В 1965 году они снова отправились в большой поход, на этот раз по реке Лене. Со своими студентами Лебедев постоянно ходил в экспедиции по рекам Сибири и Дальнего Востока. Но со Снегиревым у них получилась литературная экспедиция по заказу журнала «Мурзилка», и в 1966-м году из номера в номер публиковался художественный отчет о ней.
Журнальный текст стал книгой в 1968 году, но в том сборнике цикл «На холодной реке» вроде бы с иллюстрациями И.Бруни. А в «Мурзилке» - Май Митурич! Давайте посвятим этому циклу отдельный пост.