Давайте еще раз обратимся к повести Любови Воронковой "Детство на окраине". Одна глава повести посвящена вербному базару - событию яркому и незабываемому.
![Вербный торг на Красной площади_1913]( "Вербный торг на Красной площади_1913")
Описания "верб"в мемуарной прозе отличает на редкость единодушный восторг (трогательную подборку можно найти в этом посте). Наверное, это объясняется юным возрастом и непосредственностью авторов воспоминаний.
Вербный базар открывался за неделю до Пасхи, в субботу накануне Вербного воскресенья. В эти дни на площадях или бульварах выстраивались полотняные палатки и ларьки, в которых шла бойкая торговля. Главным товаром были, конечно, ветки вербы, привозимые из окрестных деревень целыми возами. Можно было купить несколько скромных веточек или целый пучок, украшенный тряпичными и бумажными цветами, херувимчиками из воска или папье-маше. Помимо вербы продавцы предлагали кустарные изделия, искусственные цветы, воздушные шарики, лубочные картинки, сладости, игрушки, птиц, золотых рыбок и прочую живность, галантерейный товар, старые книги, открытки разнообразнейшего содержания. Тут же зазывали покупателей разносчики, торговавшие разной мелочевкой, устраивались уличные представления.
В Москве главный вербный базар устраивался у самого Кремля, на Красной площади. Маленькая героиня Воронковой отправляется на более скромный, но все же шумный, многолюдный и веселый торг на Трубной.
![Воронкова_030_Пасха.jpg]( "Воронкова_030_Пасха.jpg")
![Воронкова_031_Пасха.jpg]( "Воронкова_031_Пасха.jpg")
![Воронкова_032_Пасха.jpg]( "Воронкова_032_Пасха.jpg")
![Воронкова_033_Пасха.jpg]( "Воронкова_033_Пасха.jpg")
Любопытно упоминание одной из наиболее красочных традиций вербных гуляний - катания в экипажах, "разъездов".
"Разъезды теперь там, - подхватила мама. - Я как-то видела - красиво...
- Какие разъезды? - тотчас пристала Соня. - Кто разъезжает?
- Господа разъезжают, не мы с тобой! - ответила Раида. Наряды свои показывают."
Со времен Анны Иоанновны в Москве, а затем и в других городах на вербные дни стали устраиваться катания на лошадях. Сохранилось донесение императрице московского генерал-губернатора графа Чернышева от 2 марта 1782 года: «В вербную субботу было здесь так называемое вербное гулянье, которое состояло в том, что великое множество обоего пола дворян и купечества в каретах по Красной площади к Спасскому мосту, а оттуда через Кремль во всяком порядке, от полиции устроенном, проезд имели. Что и продолжалось после обеда часа четыре, при несказанном числе зрителей, стоявших по улицам и на площади.»
В ХIХ веке маршрут вербного проезда изменился. Через Кремль он уже не проходил, кавалькада богато украшенных экипажей и карет «наматывала круги» по Красной площади вдоль ярмарки и по близлежащим улицам. В Москве такие вербные проезды иногда называли «вывозом невест». Выводить в свет девушек, достигших брачного возраста, начинали зимой, когда в первопрестольной проводились «ярмарки невест». Но показывать невест потенциальным женихам начинали с вербного выезда, одновременно демонстрируя богатством экипажа и нарядов, что и за приданным дело не станет. Воспоминания о вербном проезде в начале ХХ века оставил москвовед Петр Сытин: «По восточной половине площади, оберегаемой от простого народа городовыми и жандармами, проезжали в экипажах разодетые в меха, украшенные золотом и брильянтами жены и дочери московских богачей».
(Отсюда).
![Вербные катания на Красной площади]( "Вербные катания на Красной площади")
"Мама с Соней уже хотели пуститься через мостовую к бульвару, но пройти было нельзя: мимо один за другим мчались экипажи. Открытые коляски - ландо - блестели лаком, сверкали тонкими спицами высоких колес. Лошади шли вздернув головы, развевая гривы... В колясках сидели барыни в больших шляпах с перьями, с цветами, а иногда и с целыми спицами на полях... Сидели там и господа в цилиндрах, в белых, жестко накрахмаленных воротничках."
![]()
Не обошлось и без перечисления незатейливых игрушек, равно приносившим удовольствие и детям и взрослым.
"- Морские чертики! Чертиков кому! - кричал один торговец. - Живые, сам ловил в море!
Соня смотрела вовсе глаза на чертика. Да он и в самом деле был живой! Он прыгал в стеклянной трубочке то вверх, то вниз, маленький, черненький, с красным язычком...
- Тещин язык! Кому тещин язык!
Торговец подбес ко рту какую-то пеструю игрушку, подул в нее. И вдруг эта игрушка с писком и свистом развернулась, вытянулась - будто и в самом деле длинный-предлинный язык.
<...>
Дома в этот день было очень весело. Прыгали маленькие черные чертики в стеклянных трубочках, налитых чем-то зеленым. Верещали, внезапно вытягиваясь, "тещины языки". Под потолком качался на ниточке красный шар... У Кузьмича были две бархатные бабочки - синяя и розовая с серебром на крылышках - и малюсенькая коричневая обезьянка. Раида принесла яркий желтый с зеленым, вырезанный из тонкой бумаги китайский веер и такой же бумажный китайский фонарик."
Если шарики, свистульки, веера и "тещин язык"были обычными ярмарочными забавами, то "морской чертик", он же "морской"или "американский житель", был сугубо "вербной"принадлежностью. "Морские жители"продавались только на вербном базаре, раз в год, в другое время приобрести их было невозможно, поэтому шли они нарасхват. В воспоминанияхкостромича Леонида Колгушкина подробно рассказывается об этой забытой сейчас игрушке:
![]()
"Почему-то только на ярмарке можно было видеть так называемых «морских жителей» - игрушку, сделанную на основе известных законов физики. Их было два вида. Одна из таких игрушек представляла собой запаянную с обоих концов стеклянную трубочку из толстого стекла длиною 25-30 см и диаметром 3-4 см. Небольшое круглое отверстие
на боку затягивалось тонкой резиной. В трубку наливалась вода и помещался маленький стеклянный «чертик» желтого или зеленого цвета, пустотелый, с белым хвостом, обвивающим его фигуру и имеющим на самом конце отверстие. Нужно было поставить трубку вертикально, нажать на резину, и тогда «чертик», на основе закона Архимеда, начинал подыматься и опускаться, при этом он быстро крутился вокруг своей оси. Продавали их всегда с различными присказками, вроде: «Три года картошку копал - на четвертый в бутылку попал!» Вторая игрушка представляла также стеклянную трубку, но из более тонкого стекла и меньшего размера, с утолщением внизу. Трубка запаивалась наглухо. В нее наливался подкрашенный спирт, иногда также помещался «чертик», а воздух выкачивался. Надо было трубку зажать в кулак, и тогда спирт в ней начинал быстро кипеть, а «чертик» прыгать.
Знающие физику сразу же сказали бы, что это «кипятильник Франклина», в основу которого положено кипение жидкости в разряженном пространстве. Эти игрушки пользовались большим спросом у любознательных мальчиков-подростков."
Купленная Кузьмичом "вербная"обезьянка тоже была весьма оригинальным предметом. Делались они из синельной проволоки, обмотанной яркой шерстью, и часто наряжались в разные костюмчики:
"По прихоти кустаря обезьянке придавался любой образ любого персонажа: чертей и человека. <...> Пряжу, вплетенную в каркас, подстригали так низко, что создавалось ощущение щетины либо очень жесткой шерсти мохнатого зверька. Круглая мордочка с парой блестящих черных бусинок-глаз казалась "себе на уме", с хитрецой – но обезьяньего в ней ничего не было; и даже длинный и тонкий хвостик не сближал существо из пряжи с миром обезьян.
Чего-чего только не придумывалось кустарем! Тут были балерины в их пачках и туфельках, трубочисты с лесенкой и веником, повара в белых колпаках, с ложкой или вилкой в лапке. Были и пожарные в медных блестящих своих касках, и городовые в черных шинелях; были матросы в тельняшках и бескозырках, и лекаря в белых халатах – всего не перечислить! Разнообразие усиливалось еще и тем, что сами тельца обезьянок были ярчайших "ядовитых"расцветок – безотносительно к изображенной профессии, так что повторности были исключениями.
Со спины каркас имел длинную булавку для прикалывания обезьянки к шинели или пальто, на картуз, фуражку или шляпу покупателей, а также для накалывания обезьянок на большие квадратные, обтянутые черной материей щиты продавцов."
(В.Руга, А.Кокорев "Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века")
Но интереснее всего описанные Воронковой китайские "волшебные горошины".
"Мама дала ей миску с водой. Соня бросила в воду несколько горошин. И снова повторилось чудо. Серые горошинки расправлялись, превращаясь в цветы, в бабочек, в птичек и плавали на воде. Соня, не отрывая глаз, следила за их превращением. Она бросала горошину и ждала: а что будет из этой? И каждый раз появлялось новое, неожиданное. То вдруг домик с загнутыми краями крыши, то зверек, то веер, то деревце..."
Не знаю, упоминаются ли они где-то еще, но, по-видимому, эта игрушка исчезла у нас вместе с вербными базарами и бродячими китайскими фокусниками. Между тем, в Западной Европе ее разновидность, "японские водные цветы", просуществовала до начала нынешнего века.
Японские волшебные цветы представляли из себя аккуратный пакетик, в котором находились туго скрученные бумажные колесики, похожие на рулончик серпантина, бумажный стебелек или несколько ракушек, внутри которых был комочек рисовой бумаги с ниткой. Содержимое пакетика опускалось в миску водой, и через несколько мгновений на поверхности распускался чудесный пловучий сад.
![]()
![wonder shells.jpg]( "wonder shells.jpg")
![]()
![]()
В конце 1940-х такие пакетики с надписью "Made in occupied Japan"и ценой в 1 пенни заполнили европейские и американские магазины. Но в более архаичном и изысканном варианте, таком, как описано у Воронковой, эта забава была известна и раньше. Именно она приходит на ум герою Пруста, охваченному детскими воспоминаниями, вызванными вкусом размоченного в чае кусочка печенья.
"Она послала за теми коротенькими и пухлыми печеньицами, их еще называют "мадленками", которые словно выпечены в волнистой створке морского гребешка. И, удрученный хмурым утром и мыслью о том, что завтра предстоит еще один унылый день, я машинально поднес к губам ложечку чаю, в котором размочил кусок мадленки...
И вдруг воспоминание воскресло. Такой вкус был у кусочка мадленки, которым по воскресным утрам в Комбре (потому что в этот день до обедни я сидел дома) угощала меня тетя Леони, когда я приходил к ней в спальню поздороваться, причем сначала она макала его в свой чай или липовый отвар.
<...>
И как в той игре, которой забавляют себя японцы, окуная в фарфоровый сосуд с водой комочки бумаги, поначалу бесформенные, которые, едва намокнув, расправляются, обретают очертания, окрашиваются, становятся разными, превращаются в цветы, в домики, в объемных узнаваемых человечков, — так теперь все цветы из нашего сада и из парка г-на Сванна, и белые кувшинки на Вивонне и добрые люди в деревне, и их скромные жилища, и церковь, и весь Комбре с его окрестностями, — все это обрело форму и плотность, и все — город и сады — вышло из моей чашки с чаем."
(М.Пруст "В сторону Сванна")
Полный текст повести Воронковой можно скачать здесь.
Описания "верб"в мемуарной прозе отличает на редкость единодушный восторг (трогательную подборку можно найти в этом посте). Наверное, это объясняется юным возрастом и непосредственностью авторов воспоминаний.
Вербный базар открывался за неделю до Пасхи, в субботу накануне Вербного воскресенья. В эти дни на площадях или бульварах выстраивались полотняные палатки и ларьки, в которых шла бойкая торговля. Главным товаром были, конечно, ветки вербы, привозимые из окрестных деревень целыми возами. Можно было купить несколько скромных веточек или целый пучок, украшенный тряпичными и бумажными цветами, херувимчиками из воска или папье-маше. Помимо вербы продавцы предлагали кустарные изделия, искусственные цветы, воздушные шарики, лубочные картинки, сладости, игрушки, птиц, золотых рыбок и прочую живность, галантерейный товар, старые книги, открытки разнообразнейшего содержания. Тут же зазывали покупателей разносчики, торговавшие разной мелочевкой, устраивались уличные представления.
В Москве главный вербный базар устраивался у самого Кремля, на Красной площади. Маленькая героиня Воронковой отправляется на более скромный, но все же шумный, многолюдный и веселый торг на Трубной.
Любопытно упоминание одной из наиболее красочных традиций вербных гуляний - катания в экипажах, "разъездов".
"Разъезды теперь там, - подхватила мама. - Я как-то видела - красиво...
- Какие разъезды? - тотчас пристала Соня. - Кто разъезжает?
- Господа разъезжают, не мы с тобой! - ответила Раида. Наряды свои показывают."
Со времен Анны Иоанновны в Москве, а затем и в других городах на вербные дни стали устраиваться катания на лошадях. Сохранилось донесение императрице московского генерал-губернатора графа Чернышева от 2 марта 1782 года: «В вербную субботу было здесь так называемое вербное гулянье, которое состояло в том, что великое множество обоего пола дворян и купечества в каретах по Красной площади к Спасскому мосту, а оттуда через Кремль во всяком порядке, от полиции устроенном, проезд имели. Что и продолжалось после обеда часа четыре, при несказанном числе зрителей, стоявших по улицам и на площади.»
В ХIХ веке маршрут вербного проезда изменился. Через Кремль он уже не проходил, кавалькада богато украшенных экипажей и карет «наматывала круги» по Красной площади вдоль ярмарки и по близлежащим улицам. В Москве такие вербные проезды иногда называли «вывозом невест». Выводить в свет девушек, достигших брачного возраста, начинали зимой, когда в первопрестольной проводились «ярмарки невест». Но показывать невест потенциальным женихам начинали с вербного выезда, одновременно демонстрируя богатством экипажа и нарядов, что и за приданным дело не станет. Воспоминания о вербном проезде в начале ХХ века оставил москвовед Петр Сытин: «По восточной половине площади, оберегаемой от простого народа городовыми и жандармами, проезжали в экипажах разодетые в меха, украшенные золотом и брильянтами жены и дочери московских богачей».
(Отсюда).
"Мама с Соней уже хотели пуститься через мостовую к бульвару, но пройти было нельзя: мимо один за другим мчались экипажи. Открытые коляски - ландо - блестели лаком, сверкали тонкими спицами высоких колес. Лошади шли вздернув головы, развевая гривы... В колясках сидели барыни в больших шляпах с перьями, с цветами, а иногда и с целыми спицами на полях... Сидели там и господа в цилиндрах, в белых, жестко накрахмаленных воротничках."
"- Морские чертики! Чертиков кому! - кричал один торговец. - Живые, сам ловил в море!
Соня смотрела вовсе глаза на чертика. Да он и в самом деле был живой! Он прыгал в стеклянной трубочке то вверх, то вниз, маленький, черненький, с красным язычком...
- Тещин язык! Кому тещин язык!
Торговец подбес ко рту какую-то пеструю игрушку, подул в нее. И вдруг эта игрушка с писком и свистом развернулась, вытянулась - будто и в самом деле длинный-предлинный язык.
<...>
Дома в этот день было очень весело. Прыгали маленькие черные чертики в стеклянных трубочках, налитых чем-то зеленым. Верещали, внезапно вытягиваясь, "тещины языки". Под потолком качался на ниточке красный шар... У Кузьмича были две бархатные бабочки - синяя и розовая с серебром на крылышках - и малюсенькая коричневая обезьянка. Раида принесла яркий желтый с зеленым, вырезанный из тонкой бумаги китайский веер и такой же бумажный китайский фонарик."
Если шарики, свистульки, веера и "тещин язык"были обычными ярмарочными забавами, то "морской чертик", он же "морской"или "американский житель", был сугубо "вербной"принадлежностью. "Морские жители"продавались только на вербном базаре, раз в год, в другое время приобрести их было невозможно, поэтому шли они нарасхват. В воспоминанияхкостромича Леонида Колгушкина подробно рассказывается об этой забытой сейчас игрушке:
Купленная Кузьмичом "вербная"обезьянка тоже была весьма оригинальным предметом. Делались они из синельной проволоки, обмотанной яркой шерстью, и часто наряжались в разные костюмчики:
"По прихоти кустаря обезьянке придавался любой образ любого персонажа: чертей и человека. <...> Пряжу, вплетенную в каркас, подстригали так низко, что создавалось ощущение щетины либо очень жесткой шерсти мохнатого зверька. Круглая мордочка с парой блестящих черных бусинок-глаз казалась "себе на уме", с хитрецой – но обезьяньего в ней ничего не было; и даже длинный и тонкий хвостик не сближал существо из пряжи с миром обезьян.
Чего-чего только не придумывалось кустарем! Тут были балерины в их пачках и туфельках, трубочисты с лесенкой и веником, повара в белых колпаках, с ложкой или вилкой в лапке. Были и пожарные в медных блестящих своих касках, и городовые в черных шинелях; были матросы в тельняшках и бескозырках, и лекаря в белых халатах – всего не перечислить! Разнообразие усиливалось еще и тем, что сами тельца обезьянок были ярчайших "ядовитых"расцветок – безотносительно к изображенной профессии, так что повторности были исключениями.
Со спины каркас имел длинную булавку для прикалывания обезьянки к шинели или пальто, на картуз, фуражку или шляпу покупателей, а также для накалывания обезьянок на большие квадратные, обтянутые черной материей щиты продавцов."
(В.Руга, А.Кокорев "Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века")
Шерстяные обезьянки Пляшут на щитках. «Ме-ри-кан-ский житель в склянке Ходит на руках!»(Саша Черный "На Вербе")
Но интереснее всего описанные Воронковой китайские "волшебные горошины".
"Мама дала ей миску с водой. Соня бросила в воду несколько горошин. И снова повторилось чудо. Серые горошинки расправлялись, превращаясь в цветы, в бабочек, в птичек и плавали на воде. Соня, не отрывая глаз, следила за их превращением. Она бросала горошину и ждала: а что будет из этой? И каждый раз появлялось новое, неожиданное. То вдруг домик с загнутыми краями крыши, то зверек, то веер, то деревце..."
Не знаю, упоминаются ли они где-то еще, но, по-видимому, эта игрушка исчезла у нас вместе с вербными базарами и бродячими китайскими фокусниками. Между тем, в Западной Европе ее разновидность, "японские водные цветы", просуществовала до начала нынешнего века.
Японские волшебные цветы представляли из себя аккуратный пакетик, в котором находились туго скрученные бумажные колесики, похожие на рулончик серпантина, бумажный стебелек или несколько ракушек, внутри которых был комочек рисовой бумаги с ниткой. Содержимое пакетика опускалось в миску водой, и через несколько мгновений на поверхности распускался чудесный пловучий сад.
В конце 1940-х такие пакетики с надписью "Made in occupied Japan"и ценой в 1 пенни заполнили европейские и американские магазины. Но в более архаичном и изысканном варианте, таком, как описано у Воронковой, эта забава была известна и раньше. Именно она приходит на ум герою Пруста, охваченному детскими воспоминаниями, вызванными вкусом размоченного в чае кусочка печенья.
"Она послала за теми коротенькими и пухлыми печеньицами, их еще называют "мадленками", которые словно выпечены в волнистой створке морского гребешка. И, удрученный хмурым утром и мыслью о том, что завтра предстоит еще один унылый день, я машинально поднес к губам ложечку чаю, в котором размочил кусок мадленки...
И вдруг воспоминание воскресло. Такой вкус был у кусочка мадленки, которым по воскресным утрам в Комбре (потому что в этот день до обедни я сидел дома) угощала меня тетя Леони, когда я приходил к ней в спальню поздороваться, причем сначала она макала его в свой чай или липовый отвар.
<...>
И как в той игре, которой забавляют себя японцы, окуная в фарфоровый сосуд с водой комочки бумаги, поначалу бесформенные, которые, едва намокнув, расправляются, обретают очертания, окрашиваются, становятся разными, превращаются в цветы, в домики, в объемных узнаваемых человечков, — так теперь все цветы из нашего сада и из парка г-на Сванна, и белые кувшинки на Вивонне и добрые люди в деревне, и их скромные жилища, и церковь, и весь Комбре с его окрестностями, — все это обрело форму и плотность, и все — город и сады — вышло из моей чашки с чаем."
(М.Пруст "В сторону Сванна")
Полный текст повести Воронковой можно скачать здесь.