Некоторые вещи в моей жизни обладали отдельным свойством: дачным. В городской квартире они, конечно, тоже не валялись бы без дела, но на даче их бытование приобретало ритуальный характер. Такой сугубо дачной принадлежностью была особеннаякнига: люто-бешено любимый "Рольф в лесах"Сетона-Томпсона. Нет, Томпсонъ-Сетона, так на ней было написано. "Приключенія мальчика-скаута, индѣйца Квонаба и собачки Скукума, съ рисунками автора" - дореволюционное издание в старой орфографии, подарок от родственников, у которых подобные книги водились во множестве. Увесистый томик с плотными желтоватыми страницами, просторные поля которых заполнены беглыми рисунками.
"Рольф" и дачная жизнь были в моем сознании неразделимы. В полной мере насладиться приключениями белого мальчишки, ставшим на время индейцем, можно было только на воле, где под рукой всегда имелись необходимые "сопутствующие товары". На даче можно было на деле опробовать, подходит ли яблоневая ветка для лука (фиг согнешь, когда высохнет); добыть натуральные красители (оранжевый из ольховой коры, черный - из дубовой с железными опилками, красный - из брусники), сделать снегоступы, похожие на теннисные ракетки (обычная бечевка решительно для этого дела не годилась, а кожаных шнурков в нашей жизни не было). Можно было посидеть у живого костра, выследить водяную крысу и оставить на пыльной тропинке следы мокасинов (клеенчатые чехлы-сапожки, прилагавшиеся к маминому плащу, печатали овальные оттиски на зависть любому чингачгуку).
![]()
![]()
![]()
![]()
"Рольф в лесах" во многом похож на другую книгу Сетона-Томпсона, "Маленькие дикари", тоже прославляющую искусство быть индейцем. Но для героев "Маленьких дикарей" все это не более, чем увлекательная игра, которая закончится, когда закончатся летние каникулы. У Рольфа все было по-настоящему.
Уже во взрослом возрасте мне попались слова профессионального летчика и автора многих познавательных книг Анатолия Маркуши, идеально совпадавшие с моими детскими ощущениями: "Рольф будил воображение: представить только — наш сверстник оставался один на один с дикой природой, открывал новые, незнакомые ему пределы мира. Он был самостоятельным в самом высоком понимании этого слова — в решениях, действиях, в праве рисковать! «Рольф в лесах», я бы сказал, оказался не просто увлекательным, а прямо-таки подстрекательским чтением. Бежать! Куда? Неважно... Для чего? Чтобы открывать новые миры, чтобы избавиться от родительского гнета, от надоевшей школы, и вообще... интересно! Кое-кто, начитавшись, и ударялся в бега. Я в бега не ударялся. Но Сетона-Томпсона я принял весьма близко к сердцу."
С "Рольфа" начинался и им заканчивался дачный сезон, за который книга неоднократно прочитывалась полностью или частично. Место ее было не на книжной полке, а в углу на сундуке. Отдельно. Мысль забрать книгу с собой в город даже не возникала. В конечном счете это и привело к катастрофе: однажды весной "Рольфа" на привычном месте не оказалось. Поиски были безрезультатны, а горе мое безмерно. Книга исчезла.
Это была невосполнимая потеря: "Рольф в лесах" был и остается редко издаваемой вещью Сетона-Томпсона, а мне к тому же страстно нужна была "та самая" книга. С "той самостью" было тяжело: похоже, до выхода в 90-х перевода И.Гуровой, моя книга была единственным изданием с полным текстом повести. Большинство дореволюционных изданий и советская редакция Н.К. Чуковского урезали "Рольфа" на треть, свeдя 20 глав к короткому абзацу. В этом был свой резон: торговые и военные свершения повзрослевшего Рольфа довольно скучны. И все же без них терялось главное: ощущение обреченности "естественного человека" и его заповедного мира. "Может быть, мы уже уходим" - героям Брэдбери тоже было знакомо это чувство. Но Брэдбери родился почти веком позже Сетона-Томпсона, наблюдавшего этот уход воочию и осознававшего его необратимость.
В детстве почти не замечаешь взрослой горечи книги, спеша вслед за Рольфом в мир ошеломляюще иной и бескомпромиссный. Там все в твоих руках - ешь то, что сам добудешь, спишь там, где сам постелешь. Ты можешь погибнуть, а можешь и обмануть смерть. Все честно и всему есть подлинная цена, совсем не та, какой научила тебя домашняя жизнь.
Белый подросток, ненавидящий всех окружающих, и последний из племени синава, чья ненависть давно перешла в печаль, уходят в леса, как в безгрешные райские кущи, объединенные одиночеством и бесхитростностью чувств. Их рай суров, Рольф неумел, а Квонаб простодушен. Они живут одним днем и своим умом, и в этом и есть счастье и приключение. И свобода...
![]()
![]()
![]()
![]()
![]()
Это продлится недолго, всего три-четыре года, пока Рольф не подрастет и не возьмет свое цепкая деловая хватка урожденного янки.Тогда он заведет лавку, разбогатеет и займется политикой. Он все еще будет любить индейца, спокойно и без усмешки сказавшего однажды чужому растерянному мальчишке: "Так в первый раз бывает со всеми. Пойдёшь снова завтра и добудешь оленя." Но будет видеть в нем только дикаря, благородного, да, но, увы, такого наивного и непрактичного. А состарившийся Квонаб примет это с грустным несуетным пониманием.
" Моя мудрость – это мудрость лесов... Но леса быстро вырубаются. Ещё несколько лет, и тут не останется ни единого дерева, и мудрость моя станет глупостью. Здесь везде правит новая сила, которая называется «торговля», и она съест всё, даже людей. Ты мудр, Нибовака, что гребёшь по течению, ты устроил так, что сила эта помогает тебе. Но она не для меня. Еда для утоления голода, удобная постель – больше мне ничего не нужно, чтобы встречать и провожать солнце."
![]()
"Рольф" и дачная жизнь были в моем сознании неразделимы. В полной мере насладиться приключениями белого мальчишки, ставшим на время индейцем, можно было только на воле, где под рукой всегда имелись необходимые "сопутствующие товары". На даче можно было на деле опробовать, подходит ли яблоневая ветка для лука (фиг согнешь, когда высохнет); добыть натуральные красители (оранжевый из ольховой коры, черный - из дубовой с железными опилками, красный - из брусники), сделать снегоступы, похожие на теннисные ракетки (обычная бечевка решительно для этого дела не годилась, а кожаных шнурков в нашей жизни не было). Можно было посидеть у живого костра, выследить водяную крысу и оставить на пыльной тропинке следы мокасинов (клеенчатые чехлы-сапожки, прилагавшиеся к маминому плащу, печатали овальные оттиски на зависть любому чингачгуку).
"Рольф в лесах" во многом похож на другую книгу Сетона-Томпсона, "Маленькие дикари", тоже прославляющую искусство быть индейцем. Но для героев "Маленьких дикарей" все это не более, чем увлекательная игра, которая закончится, когда закончатся летние каникулы. У Рольфа все было по-настоящему.
Уже во взрослом возрасте мне попались слова профессионального летчика и автора многих познавательных книг Анатолия Маркуши, идеально совпадавшие с моими детскими ощущениями: "Рольф будил воображение: представить только — наш сверстник оставался один на один с дикой природой, открывал новые, незнакомые ему пределы мира. Он был самостоятельным в самом высоком понимании этого слова — в решениях, действиях, в праве рисковать! «Рольф в лесах», я бы сказал, оказался не просто увлекательным, а прямо-таки подстрекательским чтением. Бежать! Куда? Неважно... Для чего? Чтобы открывать новые миры, чтобы избавиться от родительского гнета, от надоевшей школы, и вообще... интересно! Кое-кто, начитавшись, и ударялся в бега. Я в бега не ударялся. Но Сетона-Томпсона я принял весьма близко к сердцу."
С "Рольфа" начинался и им заканчивался дачный сезон, за который книга неоднократно прочитывалась полностью или частично. Место ее было не на книжной полке, а в углу на сундуке. Отдельно. Мысль забрать книгу с собой в город даже не возникала. В конечном счете это и привело к катастрофе: однажды весной "Рольфа" на привычном месте не оказалось. Поиски были безрезультатны, а горе мое безмерно. Книга исчезла.
Это была невосполнимая потеря: "Рольф в лесах" был и остается редко издаваемой вещью Сетона-Томпсона, а мне к тому же страстно нужна была "та самая" книга. С "той самостью" было тяжело: похоже, до выхода в 90-х перевода И.Гуровой, моя книга была единственным изданием с полным текстом повести. Большинство дореволюционных изданий и советская редакция Н.К. Чуковского урезали "Рольфа" на треть, свeдя 20 глав к короткому абзацу. В этом был свой резон: торговые и военные свершения повзрослевшего Рольфа довольно скучны. И все же без них терялось главное: ощущение обреченности "естественного человека" и его заповедного мира. "Может быть, мы уже уходим" - героям Брэдбери тоже было знакомо это чувство. Но Брэдбери родился почти веком позже Сетона-Томпсона, наблюдавшего этот уход воочию и осознававшего его необратимость.
В детстве почти не замечаешь взрослой горечи книги, спеша вслед за Рольфом в мир ошеломляюще иной и бескомпромиссный. Там все в твоих руках - ешь то, что сам добудешь, спишь там, где сам постелешь. Ты можешь погибнуть, а можешь и обмануть смерть. Все честно и всему есть подлинная цена, совсем не та, какой научила тебя домашняя жизнь.
Белый подросток, ненавидящий всех окружающих, и последний из племени синава, чья ненависть давно перешла в печаль, уходят в леса, как в безгрешные райские кущи, объединенные одиночеством и бесхитростностью чувств. Их рай суров, Рольф неумел, а Квонаб простодушен. Они живут одним днем и своим умом, и в этом и есть счастье и приключение. И свобода...
Это продлится недолго, всего три-четыре года, пока Рольф не подрастет и не возьмет свое цепкая деловая хватка урожденного янки.Тогда он заведет лавку, разбогатеет и займется политикой. Он все еще будет любить индейца, спокойно и без усмешки сказавшего однажды чужому растерянному мальчишке: "Так в первый раз бывает со всеми. Пойдёшь снова завтра и добудешь оленя." Но будет видеть в нем только дикаря, благородного, да, но, увы, такого наивного и непрактичного. А состарившийся Квонаб примет это с грустным несуетным пониманием.
" Моя мудрость – это мудрость лесов... Но леса быстро вырубаются. Ещё несколько лет, и тут не останется ни единого дерева, и мудрость моя станет глупостью. Здесь везде правит новая сила, которая называется «торговля», и она съест всё, даже людей. Ты мудр, Нибовака, что гребёшь по течению, ты устроил так, что сила эта помогает тебе. Но она не для меня. Еда для утоления голода, удобная постель – больше мне ничего не нужно, чтобы встречать и провожать солнце."