График, иллюстратор, карикатурист
Родился Орест Георгиевич 20 июля 1915 года в деревне Аносово Сычевского уезда, где его мать — детская писательница Елена Николаевна Верейская — гостила у своего дяди, владевшего на Смоленщине небольшим имением.
Отец Ореста Верейского — Георгий Семенович Beрейский (1886—1962) — был выдающимся художником-графиком, большим мастером портрета и пейзажа.
После 1922 года Орест Верейский живет в Петрограде и посещает художественные школы и студии, а в 1936 году становится вольнослушателем Института живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина.
В 1938 году вольнослушатели были отчислены из института и Opеcту Верейскому пришлось завершать художественное образование в Ленинградском институте повышения квалификации работников искусств, который он окончил в 1939 году.
Начало творческой деятельности О.Г. Верейского относится к 1931 году, когда он стал сотрудничать в качестве художника - иллюстратора в ряде Ленинградских газет и журналов (пионерской газете «Ленинские искры», в журналах «Рабочий и театр», «Резец», «Вокруг света», «Костер»). Позднее он взялся за иллюстрирование книг. Из наиболее знаменитых работ этого периода следует указать его иллюстрации к книге С. Безбородко «На краю света» (1937г.) в которых Верейский живо и интересно передал быт и героику труда, советских покорителей Арктики, весьма выразительные иллюстрации к книге Юрия Германа «Железный Феликс» (1938г.) и в особенности иллюстрации к сборнику рассказов М. Л. Сланинского, в которых уже давало себя знать умение молодого художника зорко вникать в существо изображаемого, отбирать характерные детали и находить соответствующие приемы изображения.
В конце 1940 года Верейский приехал из Ленинграда в Москву. Важным шагом в его творческой биографии первого периода жизни в столице было участие в открытой незадолго до Великой Отечественной войны выставке «Советская графика». На этой выставке творчество Верейского было представлено двумя автолитографиями «Братание на фронте» и «Петроградский гарнизон на стороне народа» Обе работы хотя и уступили в мастерстве висевшим рядом с ними произведениям Е. Кибрика, А. Каневского, Д. А. Шмаринова и других известных советских графиков, однако в них привлекательно выделялся еще не окрепший, но индивидуально самобытный почерк молодого графика и его высокая художественная культура.
Полного расцвета таланта Ореста Верейского достиг в годы Великой Отечественной войны - в годы высочайшего напряжения всех моральных, интеллектуальных и физических сил советских людей. «В эпоху великих испытаний он обостренным зрением увидел и оценил красоту и силу простых человеческих чувств понял, какое нескончаемое богатство поэтического содержания кроется в самых обыденных сценах нашей жизни», - писал о Верейском искусствовед А.А. Каменский.
Из наиболее интересных работ, созданных Верейским в годы войны, следует указать на снайперски меткие в своем лаконизме зарисовки военной жизни, выполненные им для газеты Западного (затем 3-го Белорусского) фронта «Красноармейская правда», то добродушно-шутливые, то беспощадно-язвительные карикатуры, которые он (никогда ранее не бывший карикатуристом) рисовал для журнала «Фронтовой юмор».
Военные дороги привели Верейского на памятную ему с детских лет родную смоленскую землю. В частности, в 1943 г. им создана серия акварелей и тушевых рисунков, запечатлевших жизнь Смоленска и трагически величавый облик освобожденного от немцев древнего русского города («Смоленск», «Смоленский узел», «Восстановление связи на улицах «Смоленска», «Смоляне на восстановительных работах») и т. д. Подлинно всенародным признанием пользуются иллюстрации Верейского к бессмертной поэме его земляка и друга А.Т. Твардовского «Василий Теркин». В этих иллюстрациях художник, обобщив впечатления и наблюдения военных лет, талантливо воспроизвел в зрительных чертах и будни фронтовой жизни, и созданный воображением поэта образ смоленского парня, олицетворяющий удаль, смекалку и жизнелюбие русского солдата-патриота. Зародившееся в годы войны творческое содружество земляков - поэта и художника – и сохранилось на многие годы: кроме «Василия Теркина» Верейский иллюстрировал поэму Твардовского «Дом у дороги» (1957) и Собрание сочинений поэта (1959-1960). Вместе с Твардовским Верейский совершил поездку по Смоленщине, творческим результатом которой стал цикл рисунков и акварелей «Смоленские пейзажи» (1962).
В послевоенные годы Верейский много работал над иллюстрированием произведений А. Фадеева «Разгром» (1949), К.Г. Паустовского «Повесть о лесах» (1949), М. Л. Шолохова «Тихий Дон» (1952) и «Судьба человека» (1958), Никулина «России верные сыны» (1955), а также произведения Джанни Родари («Здравствуйте, дети») и других советских и иностранных авторов. Во всех этих работах художник-иллюстратор, зорко и вдумчиво проникая в замыслы авторов, духовно роднясь с ними, становится их соавтором. В этом корни огромной впечатляющей силы каждой творимой Верейским иллюстрации.
Среди других послевоенных работ Верейского также необходимо указать на серию рисунков, посвященных жизни и походам великого русского полководца А.В. Суворова. Эти рисунки потребовали от художника глубокого изучения исторических документов, литературных источников и обширной суворовской иконографии, которые с большим успехом экспонировались на Всесоюзной художественной выставке (1950). Огромную художественную и вместе с тем познавательную ценность имеет «Художественный репортаж» Верейского. Ему принадлежат разнообразные по тематике серии рисунков, акварелей, автолитографий, созданные в результате его поездок по Чехословакии, Сирии, Ливану, Египту (все в 1955 году), Финляндии (1957 год), Исландии (1958 год), США (1960 и 1963 годы).
Альбом зарисовок "В Америке":
Записки о поездке в страны Арабского Востока:
Вклейка оттуда:
Его рассуждения о своей жизни
Как много видишь на своем веку, удивляешься, стараешься запомнить и как мало - увы! - из всего этого становится искусством.
Известно, что детство у человека по ощущению - самое долгое, юность - кажется, что не будет ей конца, а потом... Когда идешь с горки, шаг убыстряется. Бег времени почти физически ощутим. "Что войны, что чума? - конец им виден скорый: /Их приговор почти произнесен./ Но как мне быть с тем ужасом, который/ Был бегом времени когда-то наречен?"
И еще у Ахматовой: "Какой короткой сделалась дорога, которая казалась всех длинней".
Как несправедливо коротка человеческая жизнь - думаешь, когда тебе перевалило за семьдесят. Но если представить себе, как много прожито, пережито, изведано, увидено... Сколько радостей, бед, тревог, огорчений, ошибок, сколько дел вмещает одна человеческая жизнь - такая ли короткая, как нам кажется?
Хотелось бы еще сказать - сколько сделано! Но этого как раз и не скажешь. Потому что всегда кажется - мало, непростительно мало. Во всяком случае, по тому счету, какой постоянно предъявляешь себе. Нужно было, можно было - больше. Не по простому счету - бумаги, красок извел тонны. Если бы где-то велся такой немыслимый учет - право, было бы чем гордиться. Вон сколько наработал! Но не по весу же судить. Нет предела нашим устремлениям, только вот возможности, наверное, ограничены.
Сколько хороших книг хотелось бы еще проиллюстрировать, успеть бы только. Сколько лиц, чем-то в разное время привлекших твое внимание, хотелось бы нарисовать. Сколько набросков в твоих альбомчиках еще не реализовано.
Когда приходит пора подводить итоги, о чем ни думаешь, все неизбежно начинается со слов: недоделал, недоувидел, недо... Этих "недо..." - множество. Господи, кажется давно ли говорили: молодой, подающий надежды. И вдруг: "Вы художники старшего поколения..."
Вот что страшно - наступает время потерь. Теряешь близких - сначала родителей, потом старших товарищей, потом - снаряды рвутся рядом - уходят твои сверстники. Теряешь друзей, которых тебе со временем недостает все больше. А еще говорят, что время лечит...
Наверное, поэтому захотелось рассказать о тех, кого мне так недостает. Но я не сразу отважился написать о них, потому что прекрасно понимаю - не достаточно общаться с человеком, даже хорошо его знать, чтобы суметь рассказать о нем. Рассказать так, чтобы люди, не знавшие его, хоть немного его узнали, а знавшие - узнавали. Если бы каждому это было доступно - все могли бы стать писателями.
Я же - художник. Но зрительная память - благословенное профессиональное качество - помогает мне и тут. Вспоминая человека, с которым я часто и подолгу общался, отчетливо вижу его. Перед моим мысленным взором предстает он, как живой. Я слышу его голос, его манеру говорить, вижу его характерные движения, жесты, походку. Суметь бы только сделать обратный перевод - изображение в слово. Для меня - обратный, потому что я - иллюстратор книг. А иллюстрация - всегда своеобразный перевод. Перевод Слова на язык графики. Не слова, но их смысл, содержание становятся линиями, штрихом, цветом-рисунком. Это сравнение ни в какой мере не умаляет роли художника-иллюстратора книги, права на самостоятельность, так ревниво оберегаемого иллюстраторами. Здесь перевод - сложнейшая задача, и от меры отпущенного нам дарования, знаний, культуры зависит качество перевода МЫСЛИ на ИЗОБРАЖЕНИЕ. А тут у меня все наоборот - нужно выразить словами мелькающие в твоем сознании зримые образы. Легко ли?
Но, может быть, мой рассказ, помноженный на читательское воображение, сумеет дополнить то, что вы уже знали, читали об этих замечательных людях. Что-то добавить к уже сложившемуся в вашем представлении образу. И тогда моя скромная задача будет решена.
Говорят, человек жив, пока его помнят и любят. Это - об ушедших. А живым воздавать должное хотелось бы при жизни.
Это, вероятно, предисловие к такой книге:
Примеры книжных работ:
Графика и живопись:
Вообще создалось впечатление, что он был вполне преуспевающим художником с больших количеством заказов:
Орест Верейский рисует Беллу Ахмадулину
но работ в сети почти нет.
А ещё Верейский неоднократно дарил смоленскому музею свои произведения.
В 1995 году Л. М. Верейская, вдова художника, передала в дар музею большую коллекцию его работ. Это и оригинальная графика, и гравюры, и иллюстрации к литературным произведениям, в том числе к произведениям А. Т. Твардовского. Десятки работ переданы музеям бывшего Сычёвского уезда — Новодугинскому и Сычёвскому.
О нём:
http://www.alib.ru/au-kamenskij/nm-orest_georgievich_verejskij/
Вдогонку:
Владимир ТЕНДРЯКОВ
На блаженном острове коммунизма
Генеральная линия партии во время Сталина была безупречно правильной, только сам Сталин не прав — претила жестокость, мутило от безвинно пролитой крови. Хрущев ничего из сталинского не собирался менять — пусть останется всё как было! — но Сталина следует осудить и выбросить из истории. Трудно даже представить более нелепое решение. Уж раз бывший вождь был полновластным диктатором и отдавал неверные приказания, которые усердно исполнялись, то почему партия и страна тогда должны жить и действовать правильно? Или он никакой не диктатор, его власть ничего не значила, не за что осуждать и развенчивать, или был диктатором — осуждай, но уже вместе с тем путем, на какой толкала его неправедная власть. Одно с другим тесно связано...
Но если б Хрущев мог как-то связывать причину со следствием, частное с общим!.. К счастью, он был младенчески прост: хочу — и баста, никакая логика мне не указ! Простота в не меньшей степени, чем ум, может быть отважной. Хрущев решительно ниспроверг на XX съезде Сталина: сгинь, нечистый! Тоже прыжок сломя голову...
Не случись этого, нам до сих пор бы внушали: идем по сталинскому пути! «Черные вороны» рыскали бы по улицам наших городов, пыточных дел мастера усердствовали бы в застенках, и наверняка продолжалась бы агрессивно-остервенелая внешняя политика, ни о каком мирном сосуществовании не могло быть и речи. Не исключено, над планетой проросли бы грибы термоядерных взрывов, человечество вымирало бы от радиоактивности. Кто знает, как все-таки велика роль случая в истории, той пресловутой «бабочки Брэдбери»19, меняющей облик будущего.
Воистину хвала случаю! Хвала простоте, её отважному носителю Никите Сергеевичу Хрущеву! Народы всех континентов должны вспоминать о нем с благодарностью!
Но если сам Хрущев простодушно не считался с элементарной логикой, то другие-то этого не могли себе позволить. Поведение Сталина осуждено — прекрасно! Однако сказал «Господи», скажи и «помилуй»...
Джинн выпущен из бутылки, бродят дрожжи сомнений. На обсуждение книги Дудинцева к московскому Дому литераторов собралось столько беспокойных читателей, что пришлось вызвать наряд конной милиции — явление небывалое! А в дружественной Венгрии вспыхивает бунт, приходится прибегать к вооруженному подавлению, срочно менять правительство, ставленное в свое время Сталиным.
В прошлую встречу Хрущев сорвался на прямую ругань, а сейчас он знает, что здесь у него в гостях интеллигенты, и не только такие, кто униженно лезет к ручке. И вот мимолетный взгляд из-под маски гостеприимного хозяина...
Я нескромно подглядел, что у царя Мидаса длинные уши.
Солнце за кронами сосен подалось к закату. Нас четверо — художник Орест Верейский и наши жены, — углубляемся в пустынные боковые дорожки. Здесь должен быть не только обихоженный лес, наверняка где-то стоит и дача правительства. Пока мы не замечали и следа каких-либо построек. Я тянул в сторону нашу маленькую компанию: «Разведаем. Делать то все равно нечего».
Далеко приглушенные голоса, сдержанное праздничное брожение. А тут безмятежно стучит дятел. Отрешенная тишина, хочется говорить вполголоса.
Из боковой аллейки появился прохожий, идет нам навстречу. И мы замолчали, невольно испытав смущение — идущий навстречу человек нам хорошо знаком, зато нас он, разумеется, знать не знает.. Как держать себя в таких случаях: пройти мимо, сделав вид, что не узнали, — противоестественно, но естественно ли здороваться, не будет ли это принято за подобострастие, не получим ли мы в ответ безразличный взгляд и оскорбительно-вельможный кивок? Извечная рефлексия русского интеллигента, раздираемого самолюбивыми противоречиями по ничтожному поводу. Встречный приближается и здоровается первым. Без вельможности. Леонид Ильич Брежнев.
дальше>>>
Книги, проиллюстрированные им:
P.S. Всё - фото, текст, - давно взято с просторов интернета. Конкретные сайты сейчас идентифицировать не представляется возможным.
За последние две картинки благодарность
sergej_manit.