Жизнь Надежды

Все летнее чтение неожиданно сосредоточилось вокруг одной детской писательницы рубежа ХIХ-ХХ веков – Надежды Александровны Лухмановой.




Два месяца назад eugenezelenkoприслал ссылку на оцифрованное дореволюционное издание ее повести «Девочки», которое он разместил в сети. Быстро выяснилось, что текст книги (2-й части автобиографической дилогии) давно известен в Интернете, только под названием «Институтки» (название «Девочки» закрепилось за первой частью, повествующей о раннем детстве). Но само старинное издание вдруг заставило преодолеть личный барьер перед книгами об институтках, повесть была прочитана мгновенно, и повеяло от нее такой свежестью и живой молодостью, какую редко удается сохранить в своей душе мемуаристам. Следом захотелось больше узнать об авторе, и к счастью выяснилось, что совсем недавно вышло уникальное генеалогическое исследование правнука Надежды Лухмановой, Александра Колмогорова, кстати, потомка того из ее сыновей, от кого мать отказалась еще в детстве и более никогда его не видела. А изучение книги А.Колмогорова заставило перелистать знакомые мемуары и сборники Серебряного века и русской эмиграции. Почему – пусть останется пока маленькой загадкой.


Хочу вас подробнее познакомить с биографией Надежды Александровны, поскольку интернет-публикации пестрят ошибками, а сама ее судьба – редкий пример женской самостоятельности и решительности в век, когда получить на это право было практически невозможно. Судьба, похожая на роман, продолжение «Анны Карениной», если бы Толстой не завершил жизнь своей героини столь трагически. Достаточно сказать, что все четверо детей Лухмановой числились незаконнорожденными, а ведь то, что они появились, свидетельствовало о том, что их мать шла привычной женской дорогой и лишь хотела быть счастливой.
Причем жизнь старших сыновей Н.Лухмановой тоже чрезвычайно значительна: оба унаследовали писательский дар матери и стали знаковыми фигурами для юных поколений.


Надежда Александровна Лухманова родилась 2 декабря 1841 года в Санкт-Петербурге и была пятым ребенком в семье чиновника Александра Федоровича Байкова. Через несколько лет после ее рождения отец принял хлопотное место эконома Павловского кадетского корпуса и получил казенную квартиру в том же здании (важный факт!) Мать будущей писательницы, Надежда Дмитриевна, происходила из рода курляндских баронов фон Пфейлицер-Франк (кстати, два ее дяди участвовали в битве при Бородино и были ранены). Бабушка, урожденная баронесса Доротея фон Пфейлицер-Франк, выйдя замуж за помещика Д.А.Мягкова, была очень несчастлива в браке, претерпела немало насилия со стороны мужа, а потеряв по его вине сына, решилась бежать (эта семейная история подробно описана в повести «Девочки»). Оказавшись под судом, Д.А.Мягков внезапно умер, а баронесса Доротея приняла место наставницы в одном из столичных приютов (тоже важный факт!). Позднее девичью фамилию бабушки Надежда Байкова (Лухманова) дала главной героине своей повести «Институтки».
О своем детстве, как уже сказано, Надежда Лухманова рассказала в первой части дилогии. В ней множество милых сцен, в том числе «козья драма», которая началась с получения чудесной козочки на колесиках в качестве подарка, а закончилась гибелью этой козочки в бурной игре с братьями (играли в Робинзона на необитаемом острове). Необычайно достоверно описано то состояние «двоемирия», в котором воспитывалось большинство дворянских детей. Еще раз вслед за классиками переживаешь его на страницах книги Н.Лухмановой:

«Когда я вызываю свои самые ранние воспоминания, в памяти воскресают две совершенно разные картины. В одной я вижу очень светлые комнаты, с массой гостей, с зелеными карточными столами, с роялем, за которым играют, поют… Из всех деталей этого великолепия яснее всего я помню большие подносы с конфетами и себя, крошечную девочку, в нарядном платье, с рыжими локонами, всегда за руку со своей няней Софьюшкой, которая подводит меня то к одному гостю, то к другому и, наклоняясь, шепчет:
- Целуй ручку у бабушки, сделай реверанс дяденьке, теперь иди прощаться с папенькой и с маменькой.
Отца я всегда находила за карточным столом и, нисколько не боясь, дергала его за рукав до тех пор, пока он оставлял карты, поднимал меня на руки, целовал и всегда, несмотря на восклицание няни: "Барыня приказали не давать им вина", подносил мне свой стакан…
- Стыдно, Наденька, - говорила няня, утирая мне рот, - матушка не велит, а вы …все свое…
Но я целовала няню Софьюшку, которую обожала всем своим детским сердцем, и мы шли дальше отыскивать мать.
Ее мы находили в том зале, где пели и танцевали. Она всегда была окружена офицерами, и я невольно пятилась, замедляла шаги и только подталкиваемая ласковой рукой няни решалась пройти сквозь эту группу нарядных гостей и под сухим, строгим взглядом матери делала как можно грациознее реверанс и шептала: "Bonne nuit, chеre maman!" (Доброй ночи, дорогая мама!)
Правая рука матери, тонкая, надушенная, покрытая кольцами, протягивалась мне для поцелуя, из левой я получала всегда конфету или яблоко. Зная, что на этом все и кончается, я почти бегом пускалась прочь из зала.
Вторая картина рисует мне большую полутемную кухню, теплую, чистую. Должно быть, днем, во время стряпни, меня в кухню не пускали, потому что я никогда не помню огня в плите и пара над кастрюлями и сковородками; я помню кухню всегда вечером при свете двух "пальмовых" свечей, стоящих на громадном кухонном столе. Себя я вижу всегда сидящей на этом же столе. Я представляю себя неотъемлемой, постоянной принадлежностью кухни; моя няня тут же возле меня сидит на табурете, чинит, шьет или вырезает мне из старых карт лошадей, кукол, сани, мебель. Возле меня, на столе же, но на байковом старом одеяле (чтобы все-таки не пачкать стол), всегда сидит или лежит мохнатая длинноухая Душка - собака, родившаяся в один день со мною, выросшая почти в моей колыбели и потому безраздельно отданная в мое владение.
Эта Душка всегда сопутствовала мне и, вопреки новейшим теориям о кокках и микробах, лизала все мои детские ссадины, царапины и ожоги и пила мои слезы, вызванные обидой или гневом…
Стол, на котором я сидела, собственно, был крышей большого ящика для кур, стены его были решетчатые, пол усыпан песком, и на сделанных внутри жердочках спали несколько кур и большой красноперый петух. Изредка их движения во сне, какой-то неясный шорох или тихое хлопанье крыльев придавали полутемной кухне особую таинственность…
Посреди кухни была самая таинственная и привлекательная вещь: большое железное кольцо, ввинченное в половицы. Когда за него тянули, в полу мало-помалу открывалась черная четырехугольная дыра и виднелось начало лестницы, но куда она вела - этого я никак не могла понять. Мне объяснили, что это люк, просто люк. В моем детском воображении слово это принимало самые фантастические образы: то мне казалось, что это подземный сад, потому что из него вытаскивали морковь, зеленый лук, огурцы, то, напротив, я думала, что это волшебный пряничный домик, полный сахара, миндаля, орехов и других сластей. В то же время слово это было полно и ужаса, потому что няня моя, боясь, чтобы я когда-нибудь не полезла туда вслед за нею, уверяла, что там живет громадная семихвостая крыса, которая схватит меня, если только я наклонюсь вниз, в открытый люк…».

Два мира. Приемы, пение и танцы, карточные столы, а совсем рядом – лари с курами и темное подполье с запасами, которое дает совсем иную пищу богатому воображению девочки.
А вот портреты родителей Надежды Лухмановой, но уже в более грустную эпоху.


Когда Наде исполнилось 11 лет, у ее 45-летнего отца случился инсульт, и он остался на всю жизнь парализован. Сыновья уже учились в кадетском корпусе, наступила очередь дочери стать воспитанницей Павловского института благородных девиц.


Все раннее детство Нади, по сути, прошло в стенах учебного учреждения, ее ближайшие родственники тесно общались с воспитанниками таких заведений. Скорее всего поэтому ее воспоминания об институтских годах дышат таким теплом, нет в них отторжения от казенщины, как в мемуарах многих и многих. И, наверно, сама атмосфера Павловского института будила творческие способности, ведь именно здесь учились будущие писательницы Елизавета Кондрашова (автор книги «Дети Солнцевых»), Лидия Чурилова (Чарская), Ксения Ползикова-Рубец, написавшая повесть «Они учились в Ленинграде» (о ней нам рассказывалаtomtar) . В «Записках институтки» Л.Чарской узнаются те же реалии, только вместо «Чертова переулка» (коридора), в котором жили преподавательницы, упоминается «Колбасный», а сцена с больной вороной, пойманной в саду, кажется калькой с эпизода из повести Н.Лухмановой, когда Надя Франк получает «медаль» за спасение вороны.

Очень показательно, насколько по-разному окрашены эти эпизоды у двух писательниц: пессимистично – у Чарской, и оптимистично, победительно – у Лухмановой, ведь недаром у Нади Франк было прозвище рыцарь Баярд.
В здании Павловского института благородных девиц ныне размещается гимназия № 209, и на сайте гимназииможно подробнее познакомиться с историей института.
Любопытна фигура одной из соучениц Надежды Байковой и героини ее повести «Институтки» – Салопихи (Марии Солоповой), в будущем известной игуменьи Таисии Леушинской.


Таисия Леушинская оставила собственные воспоминания, в том числе об институтской поре.
В книге А.Колмогорова расшифровывается и фамилия начальницы института – баронессы Фредерикс.
Выпускаясь из института, Надежда Байкова была лишь 19-й из 23-х учениц, что не помешало ей в дальнейшем стать переводчицей, журналистом и писательницей.


Будущее всей семьи Надежды мог спасти только ее удачный брак. И забыв о нарождающемся чувстве к сослуживцу своего брата Виктору Адамовичу, в феврале 1864 года девушка выходит замуж за 39-летнего Афанасия Лухманова, гусарского поручика в отставке и богатого наследника. Насколько психологически тяжел оказался для недавней институтки брак по расчету, показывает маленький фрагмент из рассказа «Разбитые грезы» (спасибо за ссылку на рассказ все тому же eugenezelenko).

«Блондинка, вошедшая в зал, оглянулась кругом и с выражением величайшего смущения опустила глаза на левую руку, на которой блистало новенькое обручальное кольцо.
— Надя! Надюк! — раздался мужской голос из смежной комнаты. — Поди сюда!
При первом звуке этого голоса она вдруг вся съёжилась, метнулась к балкону, точно там было безопаснее от звавшего её голоса, затем выпрямилась как девочка, идущая на зов старших, мельком взглянула на себя в зеркало, откинула со лба волосы и размеренным шагом, сложив руки коробочкой, подошла к дверям и остановилась на пороге.
— Bonjour.
— Прибавь — monsieur! — засмеялся мужчина, стоявший около туалетного стола с двумя щётками в руках. — Да поди сюда, дикарка, поздоровайся с мужем как порядочная жена, ведь я не кусаюсь…
Он положил щётки и протянул обе руки.
Серые глаза поднялись, жена-девочка взглянула покорно на совершенно чужого по душе ей человека, которого судьба сделала её мужем, и подошла ближе».

Как погасли глаза девушки буквально через год брака, свидетельствует фотография 1865 года:


Заграничное свадебное путешествие длилось 16 месяцев, но отношения так и не стали теплыми. А в 1866 году Надежда внезапно встретила в Петербурге уже штабс-капитана Виктора Михайловича Адамовича.


И не смогла уклониться от вспыхнувшего чувства, благо супруг вновь уехал за границу. Влюбленные решили соединить свои жизни, и Виктор Адамович отъехал к новому месту службы, в Москву, вместе с гражданской женой и новорожденным сыном Дмитрием (родился 25 августа 1867 г.).
Зарубежный вояж Афанасия Лухманова затянулся, он вернулся в Петербург лишь в 1870-м году и сразу обратился в духовную консисторию с иском об осквернении смертным грехом уз церковного брака. Громкий бракоразводный процесс тянулся два года и заставил Надежду Александровну испить всю чашу унижения. На судебных разбирательствах она была вынуждена присутствовать, будучи беременной вторым и третьим ребенком (сын Борис родился 15 ноября 1870 г., дочь Мария – 1 октября 1871 г.) Решение суда оказалось жестоким и абсолютно в духе того времени: Надежде Александровне навсегда запретили вступать в новый церковный брак.
Так или иначе семейная жизнь с Виктором Адамовичем продолжалась, росли дети. «В какой-то момент ответы на многочисленные детские «почему» мать стала облекать в форму коротеньких сказок, с восторгом принимаемых малышами. Увлечение игрой вылилось в цикл занимательных рассказов: «Суд зверей над человеком», «Каменотёс», «Губка и янтарь», «Что происходит оттого, что Земля вокруг Солнца вертится», «Пробка» и других, предложенных известной московской издательнице М. М. Ергольской. В 1874 году они увидели свет под псевдонимом Атина в сборнике «Детские рассказы», положив начало писательской деятельности Надежды Лухмановой».
В том же году многочисленное семейство переехало в г.Подольск. К сожалению, Виктор Адамович все более увлекался карточной игрой, и в 1876-м году отношения, которые длились 10 лет, окончательно распались – Надежда Александровна не смогла смириться с адюльтером мужа и поступила необычайно решительно: вернулась в Москву и нашла в себе силы строить самостоятельную жизнь.
Что могло дать женщине средства к существованию? Именно тогда Надежда Александровна занялась литературными переводами для нотного издательства П.И.Юргенсона и частными уроками, а также репетиторством среди студентов Московского университета.
И тут начался новый этап в ее жизни. Она почувствовала, что один из учеников, 19-летний второкурсник математического отделения Александр Колмогоров, сын тюменского купца-кожевника, испытывает к ней более сильные чувства, чем к учительнице. И позволила себе забыть о 16-летней разнице в возрасте. В марте 1878-го года у нее родился четвертый ребенок – сын Григорий.


Гражданский брак с Александром Колмогоровым продолжался несколько лет, тот завершал образование в Петербурге, в институте путей сообщения. И в 1881 году Надежда Александровна нарушила церковный запрет - скромно, без свидетелей, обвенчалась с ним, что позволило поехать на родину мужа, в Тюмень, в качестве законной супруги. Провинциальная, тихая жизнь в Тюмени продолжалась всего три года (но это позволяет сегодня называть Надежду Лухманову сибирской писательницей, ведь она оставила произведения и об этом крае). Надежда Александровна решает, что следует продвигать мужа по службе и первой возвращается в Петербург. Наверно, снова разрушать семейную жизнь не входило в ее планы, но вспыхнуло очередное чувство и в силу обстоятельств пришлось вспомнить о законном браке: умер Афанасий Лухманов, и в несколько авантюрную голову Надежды Александровны пришла мысль добиться его наследства для старшего сына Дмитрия, от которого муж официально не отказывался.


Таким образом уже взрослый сын, носивший фамилию Адамович, начал отстаивать свое право на фамилию Лухманов и даже получил ее, но последний суд решительно отклонил все его наследственные претензии.
А матери напомнили о ее полном бесправии: брак с А.Колмогоровым был признан незаконным и недействительным. (Хотя супруги к тому времени тихо расстались, Александр Филимонович усыновил сына Григория, и тот остался навсегда с отцом).


Сама личность А.Ф.Колмогорова во всей этой ситуации и в дальнейшей жизни представляется чрезвычайно достойной. Он был строителем первых российских железных дорог и дослужился до начальника Средне-Азиатской железной дороги, «железнодорожного генерала».
Но какова ирония судьбы: фамилия Лухманова стала литературным псевдонимом и для матери, и для сына. Именно под этой фамилией нам известен знаменитый моряк Дмитрий Лухманов, автор многочисленных книг о своей богатой событиями жизни.
Правда, Надежда Александровна не сразу остановилась на таком  псевдониме как единственном. Затянувшиеся судебные процессы заставляли все более задумываться о дополнительных источниках к существованию.
В 1891 году в популярном еженедельнике «Петербургская жизнь» «появился новый чрезвычайно плодовитый, с претензией на интеллект автор анекдотов-миниатюр, выставочных, магазинных, ресторанных и ипподромных обзоров, драматических этюдов, маленьких капризов и фантазий, заметок, театральных программ и рецензий, собственных рассказов и даже… некрологов! И за всем этим фейерверком публикаций, подписанных инициалами Б. Ф., Н. А., Барон Ф., а то и экстравагантными — Дрозд, Треч, Колибри, Ревизор, Циркуль, Несчастный муж, Птица-муха, Турист, Дрозд-пересмешник и т. п.» скрывалась одна Н.А.Лухманова.
А вот разгадка наших прежних недоумений по поводу анонимности переводов в дореволюционном книгоиздании. Для «Всемирной Иллюстрации» Г.Гоппе Надежда Александровна занималась переводами с немецкого, французского и английского произведений модных европейских авторов (с оплатой по 30 рублей за печатный лист).
Как позже признавалась в своём дневнике писательница:

«Работала с фантазией, вольными отступлениями, концовками, и даже вводя новых персонажей. Названия переводам давала произвольно, указывая лишь язык страны — с испанского, португальского, шведского — и подписывая именем первого попавшегося автора. И «эта проза» никогда не вызывала сомнений в редакции.
«Иллюстрация» исправно платила мне за «литературную клоунаду», отказавшись от моего творчества…»

Для далеко не молодой журналистки и литературной поденщицы чрезвычайно важно было создать себе литературное имя, стать известной. И вдохновение дали воспоминания. К лету 1893 года была закончена первая книга «Двадцать лет назад. Воспоминания из институтской жизни». Рукопись принял журнал «Русское богатство». Редактор Н.К.Михайловский ответил неожиданно быстро: «Признаюсь, что начал с предубеждением читать Ваши «Институтские записки». Я очень скептически отношусь ко всем школьным воспоминаниям, но скажу Вам, что увлекся с первой страницы: искренность, теплота, юмор побудили меня. Я напечатаю их с удовольствием…»
Благодаря признанию литературных успехов жизнь писательницы обрела некоторую устойчивость. Но она не потеряла способности искренно откликаться на жизненные трудности других с эмоциональностью все той же институтки Нади Франк. Вот два ярких свидетельства.

Из письма к издателю А.С.Суворину:

«Многоуважаемый Алексей Сергеевич!
На мне оказался 4-летний грудной ребёнок фабричной работницы, попавшей в больницу. Больной, паршивый уродец-рахит с опухшими руками и ногами, до того слабый, что не стоит на ножках.
Я сижу и шью ему рубашку, и так его жалко, что он даже начинает мне нравиться.
Я не Дон Кихот, за приключениями не бегаю. Но если жизнь сталкивает меня с горем, я не могу спокойно пройти мимо. Что делать дальше? Ребёнок не стесняет меня, а я не спешу избавиться от него, но требуется лечение. Поможете ли Вы мне выходить его и поместить в надёжный приют? Готова следовать Вашим указаниям, но помогите, дайте совет!»

Объявление Лухмановой в газете «Биржевые новости» от 24 октября 1902 года:

«Принимаются всякие пожертвования на Адмиралтейской набережной 10, в квартире 17, где я приютила женщину, не имеющую угла. Портниха А. Д. М-ва, пьяный муж ударил ножом. Пролежала 3 месяца в Елизаветинской больнице, болеет и бедствует, дошла до полной нищеты. Прошу помочь».

А с началом русско-японской войны Надежда Лухманова всем сердцем откликнулась на события, происходящие так далеко от столицы. В 1904 году шестидесятидвухлетняя писательница отправляется на Дальний Восток в санитарном поезде. Там она возьмет на себя обязанности не только медицинской сестры, но и военного корреспондента.

«Почему я еду? Ужас ожидания неизбежности отнял бы у меня способность работать, изнылось бы моё сердце. Где уж тут писать статьи о вопросах гражданской жизни?! Один выход — бежать туда, где страдают, и там, исполняя обязанности матери, сестры, няньки, стряпухи, подкармливая и выхаживая раненых, забыть собственный страх и довести себя до такой покорности, когда вся молитва к Господу будет сосредоточена в одном вопле: «Да будет воля твоя!!!»

Дневниковые военные заметки писательницы читаешь тяжело, с надрывом.

23 мая.
…Первое общение с тяжелораненым. Он пытается говорить и просит образок на шею. Я сижу у него на кровати, вытираю платком пот с его лица, а за моими плечами уже дышит холодом смерть, давно вошедшая сюда и почему-то не решающаяся прекратить страдания своих жертв…

Ляоян.
…Когда утром застонал воздух от страшной канонады и свиста летевших снарядов, когда стали видны огни и целые снопы зарева от разрывавшихся шрапнелей и в развёрнутые госпитали привезли раненых, мне стало ясно — моё предназначение быть здесь.
Спешу, дождь. В несколько слов объясняюсь с врачом и через 5 минут уже сижу на полу и расщипываю тюк юты (серой пакли), которая идёт на перевязку ран. С этой минуты я становлюсь сестрой, временно прикомандированной к 26-му подвижному госпиталю (при 35-ой пехотной дивизии, 17-го корпуса, 3-ей армии), раскинутому в садике против вокзала. Кошмарная, страшная жизнь захватила меня.
Перевязку я знала в теории. К счастью, первая рана была из тех, что мы называем «гуманными». Пуля не задела кость, оба отверстия чисты и малы. Первые 3–4 перевязки руки дрожали от желания не ошибиться. Через некоторое время я освоилась и уже помогала накладывать шины. Были и такие рваные раны, что первые секунды невольно закрывала глаза, но пересилив себя, опять работала и помогала. Ушли без ног, а с утра тот же ужас под грохот близкой битвы.
Ляоян оставили на 4-й день боёв. Поздно ночью закончили посадку раненых в вагоны и ушли обозом на 3-ю версту. Раскинули шатры, вкопали котлы и заварили пищу…
Моешь, кормишь, шепчешь слова утешения и застываешь на месте, слыша вопрос священника: «Не желает ли кто исповедаться?» и хриплый, едва слышимый стон: «Сюда». Мёртвых носим в рогожный шалашик, а кто их хоронить будет? Несмолкаемый стон и гул орудий. Помогаем всем, кому можем. Свёртываемся и идём в Мукден, подбирая людей на дороге и в канавах…

25 сентября, Телин.
…Сутки дежурю одна в 2-х палатах. Сегодня умерло двое. Надо самой закрыть им глаза, скрестить руки, велеть их одеть и помолиться над беднягами, отправляя в мертвецкую. Большинство бредят войной, вскакивают, пытаются бежать, спрашивают, кого убило, где офицер, фельдфебель? Бессвязно твердят о деревне, вспоминают жену, ребят, скотину. Кладёшь на головы компрессы, даёшь пить и невольно прислушиваешься к обрывкам сна души…

27 сентября.
…К ночи обозным порядком пришли на разъезд «Угольный» в 9 верстах от Мукдена. Темно, грязно и холодно. Вытоптанные поля, разрушенные фанзы с выбитыми рамами и дверями, разорённые кумирни с вытащенными наружу и в куски разбитыми китайскими «богами». Изрубленные деревья, брошенные арбы с разбитыми колёсами и издыхающие животные. Осёл с перебитой ногой, пытающийся ковылять за проходящим обозом. Красивая вороная лошадь, тихо заржавшая нам вслед. Два раза пыталась она подняться и снова падала на бок. Стаи одичалых от голода собак провожали нас воем и злобным лаем.
Несколько хирургов проводят ампутацию ноги у молодого солдата (без хлороформа). Я стою у материала и готовлю сулемовые тампоны. Проходит несколько минут, и в большой таз опускается бледная, бескровная нога, кажущаяся такой странной и страшной… Я не могу оторвать от неё глаз, сердце рвётся, и я жду, жду, чтобы её скорей унесли из палатки. Около ампутированного идёт спешная работа, но уже внесли другого…

18 октября.
…Идёт Ляоянская битва. Работаем за 2 версты от линии боя, буквально под шрапнелью. Мокнем, холод. Мы (я была пятой сестрой) в трёх шатрах день и ночь перевязываем раненых и хороним убитых, обёрнутых в циновки. Свыше… 1300 человек прошли через наши руки за 10 дней. Вокруг 20, 21, 24, 25, 26 госпиталя. Чувство страха и щемящей впечатлительности притупляется и пропадает. Смерть здесь слишком близка. Опасность идёт всюду рядом с вами, а жестокость, наивная, первобытная, встречается на каждом шагу.
Каким ужасным кошмаром будет казаться нам всё пережитое, каким нечеловеческим — все эти деяния рук человеческих?..

И при всех ужасах войны у Н.Лухмановой сохраняется уважение к врагу:

«Раненые японцы поражают молчаливостью, необыкновенной чистотой белья даже у солдат, вежливостью, что поневоле вызывает симпатию…»

«Эти жёлтые, мелкие, подвижные, хорошо вооружённые, легко одетые, сытые, появляющиеся всегда неожиданно японцы действуют нервно на наших солдат. Они удивляют их своей массой, подвижностью и лезут, лезут, как мураши…»

«Выдержка японцев изумительна! Если наши снаряды, попадающие в цель, и вносят смятение в их ряды, то весьма кратковременное. Через какой-нибудь час-два с муравьиной настойчивостью начинается восстановление разрушений. Сильного, упорного и умелого врага мы имеем перед собой. «Японец живёт руками», — говорят о них китайцы. И эту наследственную любовь к работе, привычку к хитрым изобретениям они всецело перенесли и на войну. Их окопы, ограждения, фугасы, мины — те же головоломки, в которых теряется русская медвежья сила натиска. Это война медведя с осами…»

Здесь, в боевой обстановке, состоялась встреча Надежды Лухмановой с ее сыном Борисом Адамовичем, который воевал на передовых позициях.
За работу в госпиталях под Ляояном и при Шахэ писательница была награждена серебряной медалью «За храбрость» на Георгиевской ленте, а также получила «перевязь» — права военного корреспондента и даже удостоилась долгой беседы с командующим 1-й армии генерал-адъютантом А. Н. Куропаткиным. 50 её репортажей с мест событий опубликовала газета «Южный край» (за период с 23 апреля 1904 по 5 декабря 1905 г.) и 90 — «Петербургская газета» (с 1 мая 1904 по 9 октября 1905 г.)
И несмотря на пророческие слова в дневнике «Не думаю, что мне после перенесённых здесь испытаний, страданий и потрясений осталось впереди ещё много лет жизни…», сразу после окончания войны Надежда Лухманова спешит не на родину, а отправляется... в страну-победительницу. «Оценив бесстрашие и стойкость японского солдата… она… видит причину необыкновенного успеха противника в какой-то особенной и очень эффективно поставленной системе воспитания патриотизма не только будущих воинов, но и женской половины населения – то есть всей нации». И ставит перед собой задачу изучить эту систему воспитания.
Но даже силы такой большой души оказались небезмерными. Вернувшись на родину, Надежда Александровна быстро угасла. Она умерла 25 марта 1907 года в Крыму. Сын Дмитрий уже не застал мать в живых.

Осталось разгадать загадку, почему генеалогическое исследование А.Колмогорова заставило обратиться к мемуарам Серебряного века и русской эмиграции.
Дело в том, что гражданский супруг Надежды Александровны Виктор Михайлович Адамович после расставания с нею вступил в официальный брак, и в этом браке среди других детей родились сын Георгий и дочь Татьяна.


Георгий Адамович – известнейший поэт русской эмиграции, Татьяна Адамович - возлюбленная поэта Николая Гумилева.
Два сына Виктора Адамовича от разных браков – Борис и Георгий - всю жизнь поддерживали самые тесные отношения. В повести «Институтки» Надежда Лухманова необычайно тепло написала о своем старшем брате. Ее сын Борис, хотя и не был старшим, стал для своих братьев и сестер таким же притягательным центром семьи.


Его отличали необычайная сдержанность и достоинство в поведении. Выбрав военную карьеру, он являлся официальным историографом Кексгольмского полка, и даже оставив его для должности начальника Виленского юнкерского училища, в годы Первой мировой войны, после трагической гибели всего состава полка, ответил согласием на предложение оставшихся в живых сослуживцев принять командование и возродить полк для дальнейшей службы.
После гражданской войны сводные братья Борис и Георгий Адамовичи оказались в эмиграции. Борис Адамович продолжил педагогическую линию семьи Франк-Байковых-Лухмановых. Он возглавил последний кадетский корпус русской эмиграции.
И когда читаю знаменитое и горькое стихотворение Георгия Адамовича, представляю его героем боевого офицера Бориса Адамовича, который умер в 1936-м году, так и не вернувшись на любимую Родину.


Когда мы в Россию вернемся…о Гамлет восточный, когда? -
Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы, что вовремя мы добредем…

Больница. Когда мы в Россию… колышется счастье в бреду,
Как будто «Коль славен» играют в каком-то приморском саду,
Как будто сквозь белые стены, в морозной предутренней мгле
Колышатся тонкие свечи в морозном и спящем Кремле.

Когда мы…довольно, довольно. Он болен, измучен и наг,
Над нами трехцветным позором полощется нищенский флаг,

И слишком здесь пахнет эфиром, и душно, и слишком тепло.
Когда мы в Россию вернемся…но снегом ее замело.

Пора собираться. Светает. Пора бы и трогаться в путь.
Две медных монеты на веки. Скрещенные руки на грудь.


В исследовании А.Колмогорова подробно прослежена жизнь всех потомков Надежды Лухмановой, и прежде всего братьев Бориса Адамовича и Дмитрия Лухманова. Очень советую познакомиться с книгой подробнее, благо она уже выставлена в сети.
А мне хотелось поделиться с вами собственными впечатлениями о необычной судьбе детской писательницы.